Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Я не в состоянии передать и сотой доли правды о том, как у нас полюбили Лорну. Она покорила всех мягкостью, обходительностью и каким-то особенным умением выслу­шать всякого, кто приходил к ней со своими горестями и тревогами, и способностью облегчить чужую душу одним лишь безмолвным сочувствием. Ее полюбили так, что я уже начал испытывать нечто вроде ревности. Матушка не знала, как угодить ей, Анни почти боготворила ее, и даже острая на язык Лиззи не задевала ее своими колкос­тями, особенно когда узнала, как много книг довелось прочесть Лорне.

Когда Лорна появлялась на кухне, Джон Фрай и Бет­ти терялись от смущения и любопытства. Во-первых, они отродясь не видывали никого из рода Дунов в такой бли­зи, во-вторых, они глубоко чтили ее происхождение, в-тре­тьих, им не терпелось узнать как можно больше о люби­мой девушке мастера Джона, которая, по их выражению, попала на ферму Плаверз-Барроуз прямо с облаков. Сло­мом, когда Лорна появлялась на кухне, это значило, что обед наверняка подадут с опозданием.

Увы, Лорне полюбилось ходить именно на кухню, и никакими силами нельзя было выманить ее оттуда. Не то чтобы у нее была какая-то особая склонность к стряпанью, как, скажем, у нашей Анни, — нет, ей, собственно, правилась не стряпня и не ее, так сказать, результаты, — ей нравилась сама обстановка кухни; она любила смот­реть на огонь, весело пляшущий в большой печи, на коп­ченые окорока, свисающие с потолочных балок, любила вдыхать аппетитные запахи, витавшие вокруг,— словом, нее то, что можно описать одним-единственным словом — домашность. А может, кто знает, ее тянуло сюда еще и по­тому, что тут из-за нее больше всего ахали и охали: ведь девушки так падки на лесть!

Потому всякий, кому нужна была Лорна, наверняка мог найти ее на нашей старой кухне, где она чувствовала себя так, словно все здесь было знакомо ей с детства, а мне казалось, что только появление Лорны вносит жизнь и цвет во всю эту будничность. Если вам, любезные мои читатели, интересно было бы узнать, насколько девушки, сохраняя верность чувства, меняются с изменением их жизненного уклада, вы должны были бы взглянуть на мою Лорну после того, как она, позабыв прошлые тревоги, две недели прожила под нашим деревенским кровом. Мо­жет, эти перемены объяснялись тем, что рядом был я, — хотя многие, судя обо мне со стороны, считали и считают меня простачком и тугодумом, — а может, на то были какие-то иные причины, — я тут ничего не утверждаю, а лишь высказываю свои скромные предположения. Да и, сказать по правде, не часто мы виделись с Лорной в эти дни, потому что мне нужно было следить, как идет молотьба, и более половины работы сделать самому.

Вы знаете, как ночь переходит в день и как солнце пробивается сквозь хмурые облака, вы знаете, что значит тьма смерти и свет жизни, но все это вряд ли сравнимо с чудесным преображением Лорны. Ее чистый молодой ум, не находивший выхода под гнетом обстоятельств, вспыхнул ярким пламенем, а ее высокий дух воспрянул и воспарил, увлекаемый теплом всеобщей любви.

Внешне Лорна тоже очень изменилась. Может быть, мир и лад, царившие в нашей семье, повлияли на нее жи­вительным образом, может быть, повлиял наш воздух, на­ши вода и бекон, но моя Лорна с каждым днем становилась все краше.

Я мог поцеловать ее только раз в день, один-единственный раз, потому что больше не позволяли приличия: Лорна была в нашем доме гостьей. Я мог выбирать: либо поцеловать ее утром до завтрака, либо вечером, перед тем как пожелать ей доброй ночи. Каждую ночь я давал себе слово не целовать ее утром, чтобы весь день, работая в поле, мечтать о том, как я поцелую ее вечером. Но мог ли я дождаться вечера, встречая любимую с первыми лучами солнца, когда нас никто не видел, а ее смеющиеся глаза и губы, готовые к поцелую, были совсем-совсем рядом?

Эта зима была самой долгой из всех, какие отсвистелн и отбушевали в наших краях с времен незапамятных. С середины декабря до второй недели марта морозы не спадали ни на одну ночь. И все же именно эта зима по­казалась мне самой короткой и самой восхитительной, и я думаю, Лорна чувствовала то же самое.

Но наступил март, и по всему было видно, что погода вот-вот переменится. Сначала рассеялся туман, и холмы снова обрели четкие очертания. Исчезла маска тяжелых серых облаков, месяцами закрывавшая лик небесный, и он снова обратился к земле первозданной голубизной. Потом задул южный ветер и зачастили дожди, холодные, но при­ятные своей свежестью для кожи и глаз.

Когда пошел первый дождь, мы выбежали из дома и, вытянув языки, стали ловить его, словно малые дети. Гу­си и утки устроили радостный галдеж и промаршировали по двору, громко хлопая крыльями.

Лорна в жизни не видела ничего подобного, и мы тщетно пытались удержать ее дома и убедить, чтобы она не выбегала во двор в легких шерстяных башмачках.

— Ах вы, мои дорогие, ах вы, мои дорогие! — без уста­ли повторяла она уточкам.— Какие они замечательные умницы, Джон! Посмотри, как вышагивает селезень, как важно он командует своим семейством!

— Лорна, любимая, сейчас я вынужден скомандовать тебе,— сказал я, вглядываясь в ее лицо, такое прекрас­ное в ее детски-восторженном возбуждении. — Немедлен­но отправляйся домой, сядь у огня и погрейся: мне совсем не нравится твой кашель,

— Ну Джон, ну миленький, ну еще одну минуточку, ну пожалуйста, Джон! Я хочу посмотреть, как тает снег.

— Никаких «посмотреть»! Немедленно домой! — строго сказал я, и счастливый оттого, что у меня появился лишний предлог прикоснуться к Лорне, подхватил се на руки, внес в дом и усадил на ее любимое место — в глубокое кресло у печи, и сел рядом, и долго сидел около нее, а потом пришла Анни и сказала, что домашним нужен мой совет.

Никакого совета никто от меня не ждал, просто у нас так принято было говорить, когда кто-то хотел, чтобы я для него что-то сделал. Мне и вправду было самое время приниматься за работу, потому что дождь, похоже, заря­дил не на шутку и грозил затопить все вокруг. У той две­ри, где, столпившись, мы любовались нашими утками, уже образовалась приличная лужа, потому что отводные ка­навки по-прежнему были забиты льдом.

С лужей я управился играючи, а вот для того, чтобы спасти от затопления конюшню и хлев, потрудиться при­шлось изрядно. Я проработал всю ночь, пытаясь спасти коров и лошадей, переживших эту проклятую зиму. Я знал, что если, не дай Бог, наш ослабевший скот ока­жется по колено в воде, для него это — верная гибель, а мы и так потеряли его за зиму столько, что нужда уже всерьез подумывала, как бы поселиться в нашем доме на долгие годы.