Хью Лофтинг - Путешествие доктора Дулиттла

Так беседуя, мы шли по направлению к моему дому. О’Скалли труси́л рядом с нами, Полли сидела на плече у доктора и без умолку рассказывала ему о последних африканских новостях.

— Как поживает принц Бед-Окур?

— Как хорошо, что ты сам о нем спросил, — ответила Полли, — а то я заболталась и совсем о нем забыла. Представь себе, Бед-Окур сейчас в Англии.

— Ты шутишь?! — поразился доктор. — Что он делает в Англии?

— Король Ума-Лишинго отправил его в Боксфорд, чтобы он немножко подучился.

— В Боксфорд? Постой, постой, я никогда не слышал о городе Боксфорде! Может быть, в Оксфорд?

— Ну конечно, в Оксфорд! — согласилась Полли. — Хорошо еще, что я не назвала его Быксфордом!

— Вот так новость! — бормотал доктор. — Кто бы мог подумать, что Бед-Окур будет учиться в Оксфорде!

— Ты не представляешь, что творилось в Ума-Лишинго перед его отъездом. Бед-Окур дрожал от страха и не хотел ехать. Ведь до него еще ни один умалишенный, ох, прости, я хотела сказать, житель Ума-Лишинго, не бывал в Европе. Бедняга был совершенно уверен, что его съедят белые. Но отец настоял на поездке. Теперь среди черных монархов модно посылать детей учиться в Оксфорд. Бед-Окур хотел взять с собой всех своих жен, а их у него шесть, но король ему не позволил. Бедный принц рыдал от горя, а весь дворец буквально отсырел от слез.

— Скажи, Бед-Окур нашел свою Спящую Красавицу?

— Он не терял ни минуты, — ответила Полли, — и сразу же после вашего бегства отправился на поиски. И правильно сделал, потому что король узнал, что принц помог вам бежать, и страшно рассердился. Он кипел от гнева и пыхтел, словно чайник на огне.

— И что же, принц сумел разбудить свою суженую?

— Да. Он привез ее во дворец, и я ее хорошенько рассмотрела. По мне, лучше бы она и не просыпалась: рыжеволосая, черноглазая, с большими ступнями. Скорее всего, это была белая негритянка. Не смейся, я знаю, что говорю. Главное, что Бед-Окур был от нее в восторге, да и родителям она понравилась. Свадебный пир продолжался неделю. Теперь Спящая Красавица — первая жена принца, и зовут ее принцесса Бед-Окур, но я называю ее Бед-Окурица.

— Скажи, Полли, принц так и остался белым?

— Нет, лицо у него оставалось белым только три месяца, а потом снова почернело. И слава Богу, а то, когда он шел купаться, все разбегались от страха. Представляешь, руки, ноги, живот, грудь черные как смола, а лицо — белое!

— А как поживает Чи-Чи? — спросил доктор. Затем повернулся ко мне и объяснил: — Чи-Чи — моя любимая обезьяна, она тоже осталась в Африке.

— Как поживает Чи-Чи? — задумчиво переспросила Полли и наморщила лоб, от чего перья у нее на голове взъерошились. — Если уж говорить честно, то живется ей не сладко. В последнее время мы с ней часто виделись. Она тоскует по тебе и по друзьям. Странное дело, со мной происходило то же самое. Ты помнишь, как я плакала от радости, что возвращаюсь на родину? Африка — чудесная страна, что бы о ней ни говорили другие. Я думала: вернусь туда и заживу припеваючи. Но прошло несколько недель, и я заскучала. Я даже не могла себе найти места от тоски по дому. И я решила вернуться в Англию, в Паддлеби. Когда я сказала об этом Чи-Чи, она мне ответила: «Я не могу тебя винить, Полли, потому что сама чувствую то же самое». В Африке ничего не происходит, там нет бесед у очага, там нет твоих сказок. Звери приняли нас в Африке как дорогих гостей, но, положа крыло на сердце, должна сказать, что умом они не отличаются. Не думаю, чтобы они поглупели, просто мы стали другими. Когда я прощалась с Чи-Чи, бедняжка рыдала, словно провожала в последний путь своего последнего друга, а ведь у нее в Африке не одна сотня родственников. Она даже пожаловалась на судьбу, мол, у меня есть крылья и я могу лететь куда захочу, а ей, горемыке, далеко пешком не уйти. Но я ничуть не удивлюсь, если в один прекрасный день Чи-Чи заявится в Паддлеби. Хитрости Чи-Чи не занимать.

Тем временем мы подошли к нашему дому. Мастерская отца уже была заперта на замок, ставни на окнах закрыты, мать стояла на пороге и поджидала меня.

— Добрый вечер, госпожа Стаббинс, — приветствовал ее доктор Дулиттл. — Не браните Тома за то, что он так поздно вернулся. Во всем виноват я. Я натолкнулся на него во время грозы, мы упали в лужу и промокли до нитки. Вот я и пригласил его к себе поужинать и обсушиться.

— Спасибо, что привели моего сорванца домой, — ответила мать, — а то я стала уже беспокоиться.

— Не стоит благодарности, — отвечал доктор. — Был рад познакомиться с вашим сыном. Очень приятный молодой человек.

— Простите, сэр, с кем я имею честь беседовать? — спросила мать, с удивлением разглядывая попугая на плече у доктора.

— Меня зовут Джон Дулиттл. Ваш муж наверняка помнит меня — года четыре тому назад он сшил мне замечательные башмаки.

— Мама, доктор обещал вылечить мою белку! — вмешался я в разговор. — Доктор все-все знает про зверей!

— Далеко не все, Стаббинс, — возразил доктор. — Все-все не может знать никто.

— Как это любезно с вашей стороны, доктор, отложить все дела и проделать такой путь ради белки Тома, — сказала мать и не преминула пожаловаться: — С мальчишкой уже прямо сладу нет: что ни день тащит в дом всякую живность.

— Что же тут плохого? — не согласился с ней доктор. — Может, он когда-нибудь станет натуралистом. Кто знает?

— Проходите в дом, доктор, — пригласила мать. — У нас, правда, не убрано, уж вы не обессудьте, но в камине уже горит огонь.

— Благодарю за приглашение, с удовольствием, — ответил доктор. Он тщательно вытер свои огромные башмаки и вошел в наш дом.

Отец сидел у камина и играл на флейте. Это было его обычное занятие после трудового дня.

Доктор Дулиттл завел с ним разговор о флейтах, рожках, волынках и тому подобных инструментах.

— Может быть, вы тоже играете? — спросил его отец. — Не согласитесь ли вы сыграть нам что-нибудь?

— По правде говоря, я давно не держал в руках флейту, — ответил доктор, — но с вашего позволения попытаюсь.

И он заиграл. Это было чудесно. Мать и отец сидели, подняв взор вверх, как в церкви, и слушали. Меня до того музыка совершенно не занимала, самое большее, на что я был способен, так это попиликать на губной гармошке, но в тот вечер звуки флейты глубоко тронули меня. Грусть охватила меня, мне захотелось стать лучше.

— Как хорошо, — вздохнула мать, когда доктор кончил играть.

— Вы замечательно играете, — сказал отец. — Я-то думал, что неплохо управляюсь с флейтой, но мне до вас далеко. Может быть, сыграете нам еще?

— С удовольствием, — ответил доктор, — но сначала я хотел бы осмотреть раненую белку.

Я вскочил на ноги и повел доктора Дулиттла в мою комнату. Там, на окне, в коробке, устланной соломой, лежала моя белка.