Николай Чуковский - Танталэна

При нашем приближении толпа замолкала и расступалась. Мы вошли в здание и поднялись по лестнице в небольшую залу. Здесь было еще больше народу. Яркий электрический свет сверкал и дробился в ожерельях и серьгах женщин.

К нам подошел высокий толстый негр в пестром мундире с блестящими пуговицами и с обручем на шее. „Капельдинер, должно быть“, — подумал я.

Шмербиус быстро повел нас по каким-то ярко освещенным коридорам. Я шел за ним, за мной этот негр. Внезапно я почувствовал, что он дергает меня сзади за куртку. Я обернулся и вдруг узнал его.

— Джам… — начал было я.

Но он испуганно приложил палец к губам.

— Да, это я, Джамбо, — прошептал он. — Вот вам записка от дона Гонзалеса.

С этими словами он торопливо сунул мне в руку маленький клочок бумаги. Я спрятал записку в карман.

— Вот ваша ложа, сэр, — громко сказал Джамбо Шмербиусу, отворяя перед нами дверь.

Мы вошли в большую темную ложу. Занавес еще не подымался, но огни в зале были уже потушены. В ложе, кроме нас, сидело пять человек. Двух из них я знал. Это были члены Верховного Совета — начальник арсенала Гассан-бен-Дигам, тот самый араб с хитрыми глазами, который на Совете сидел рядом с Эрлстоном, и стриженая девушка в синих шароварах, мисс Мотя, как ее называл Шмербиус.

В середине ложи сидел высокий жирный негр, с маленькими, чуть-чуть раскосыми, блестящими глазами, приплюснутым носом и необычайно толстыми губами. Голова его была покрыта шлемом, украшенным пышными страусовыми перьями. К передней части шлема, надо лбом, была прикреплена лицевая часть черепа. Казалось, будто у этого человека два лица: лицо толстогубого негра и лицо смерти. Одет он был пышно и вооружен с ног до головы.

Шмербиус подошел к нему и низко поклонился.

— Привет вам, атаман и повелитель, — сказал он.

Негр кивнул головой и все перья на его шлеме заколыхались.

Так вот он каков, этот Ли-Дзень-Сянь! Я думал, что он китаец, а он оказался негром.

Грянула музыка, поднялся занавес, и началась опера Аполлона Шмербиуса „Месть морехода“.

Я профан в музыке, но должен признаться, что эта опера очаровала меня. Буйная и ласковая, она то наполняла мое сердце бурной радостью, то омрачала глубокой печалью. Да, Аполлон Шмербиус действительно великий композитор. Сюжет оперы мне понравился меньше. Он был слащав и сантиментален. Я ждал появления Марии-Изабеллы. Но в первом действии она не участвовала.

Опустился занавес, и зал задрожал от рукоплесканий. Антракт. В зале зажглась электрическая люстра.

Шмербиус почтительно склонился перед Ли-Дзень-Сянем.

— Браво, браво! Великолепно! — величественно сказал атаман.

— Да что вы… это так… пустяки… Право, я недостоин… — скромно забормотал Шмербиус.

Я стоял в углу ложи. Никто не обращал на меня внимания. Теперь я могу прочесть записку, которую сунул мне Джамбо. Я развернул ее.

«Уважаемый сеньор Ипполит, — прочел я. — Если вы хотите получить сведения о вашем отце, приходите на левую набережную реки Юань сегодня ночью. Справа от моста угольная свалка. Пароль: мозамбиканец.

С почтением

Дон Гонзалес Ромеро».

Я спрятал записку в карман. Как мне быть? Ведь Шмербиус не отпустит меня. Надо бежать. Выжду удобную минуту и убегу. Узнать что-нибудь об отце мне сейчас важнее всего.

Опять поднялся занавес. Опять зазвучала вкрадчивая музыка. Появилась Мария-Изабелла. Я сразу узнал ее по золотым волосам. Шмербиус прав, она прекрасна. Никогда я еще не слыхал такого чудного голоса. А сколько в ней нежной робости. Как я завидовал тому китайцу-актеру, который играл влюбленного морехода. Она гладила его по волосам, целовала, утешала его. Нет, меня она не видит. Я стою в самом дальнем, в самом темном углу ложи.

Опера продолжалась часа три. Шмербиус был совершенно увлечен ею. Он тихонько тоненьким голосом подпевал Марии-Изабелле, отбивая ногою такт.

Наконец, в последний раз опустился занавес. Публика бешено аплодировала. Эти дикие люди были музыкальны от природы. Особенно негры. Они просто выли от восторга. Марию-Изабеллу вызывали двенадцать раз. Она робко и застенчиво кланялась. Затем весь зал огласился криками: «автора! автора!»

Шмербиус покраснел, смущенно хихикнул и выбежал из ложи. Через минуту он появился перед занавесью, красный, как рак, и растерянно кланялся. Все взоры были устремлены на него. За мной никто не следил.

И тихо отворил дверь ложи и вышел в коридор. Через минуту я был на площади.

Текла безлунная, звездная, тропическая ночь. Редкие электрические фонари освещали мне путь. Как тихо! Только большие крылатые светляки, залетевшие сюда из леса, нарушали тишину своим однотонным жужжанием. Душа моя все еще полна нежными звуками оперы. Вот я иду по той самой улице, где за мной гнался Баумер. Фонари становятся все реже, дома все ниже. Еще несколько минут ходьбы, и я дойду до моста через реку Юань. Я перейду на ту сторону реки, поверну направо, к озеру, и буду искать угольную свалку.

Вдруг я слышу за собой тяжелые торопливые шаги. Погоня? Я прибавляю шагу, но не решаюсь бежать. Боюсь навлечь на себя подозрения.

Мой преследователь быстро приближается ко мне. Я слышу по шагам, что он бежит. Оборачиваюсь. Темно. Никого не видно. Возле моста горит фонарь. Бегущий догоняет меня.

— Ипполит! — говорит он.

Это Джамбо. Его обширный мягкий живот колышется от одышки.

Мы вместе проходим через мост и поворачиваем направо.

— Разве может негр называться Ли-Дзень-Сянем? — спрашиваю я. — Ведь это китайское имя.

— Его отец китаец, а мать негритянка, — отвечает Джамбо.

Перед нами вздымаются черные горы. Это каменный уголь. Между горами я вижу далекие огни стоящих на озере кораблей.

— Кто идет? — окликает нас чей-то голос.

— Мозамбиканец! — отвечает Джамбо.

— Мозамбиканец! — отвечаю я.

Мы идем между огромных куч угля. Угольная пыль набивается мне в уши, в глаза, в нос. Я чихаю. До меня доносится запах табачного дыма и тихие голоса.

В узкой щели, окруженной со всех сторон кучами угля, вокруг костра сидят человек двадцать. Почти все негры, у всех обручи на шее. Между ними дон-Гонзалес. Его трудно отличить от негров, до того он перемазан углем. На шее у него тоже обруч.

— Это сын сеньора Павелецкого, — представляет он меня обществу. — Личный секретарь председателя Верховного Совета.

— Дон Гонзалес, — говорю я, — где мой отец?

— Ваш отец работает в доках. Шмербиус не мог простить ему пропажу документа и послал его туда, на каторжной труд. Ваш отец и просил меня позвать вас на это собрание. Он видел, как вы ударили Баумера прикладом по голове, и решил, что мы можем вполне на вас положиться.