Николай Чуковский - Танталэна

Я почувствовал, что краснею. Я был вполне счастлив. Добиться доверия отца, к этому я стремился всю жизнь!

— Итак, я продолжаю, — сказал дон Гонзалес. — Через неделю выборы атамана. Джентльмэны удачи хотят провалить Ли-Дзень-Сяня и выбрать на его место Эрлстона. Но Шмербиус этого не допустит. Если провалится Ли-Дзень-Сянь, полетит и он, а если полетит он, полетят все его грандиозные нелепые планы о покорении мира. Эти планы ему дороже всего. Когда выяснится результат выборов, он попробует разогнать джентльмэнов удачи обстрелом с обоих фортов и с кораблей и восстановить свою власть. Недаром сегодня лучшие снаряды были перевезены из арсенала на Вращающийся Форт. Но Шмербиус не знает, что Эрлстон изменил ему, что Эрлстон сам хочет быть атаманом. О, он тоже готов сражаться. Трудно сказать, кто из них победит. Я бы хотел, чтобы не победил ни тот и ни другой. Должны победить мы. Мы, рабы, должны воспользоваться этой смутой и завоевать себе свободу! Нас много. Когда джентльмэны удачи уйдут на выборы, мы перебьем надсмотрщиков, подожжем город и пойдем сражаться. Теперь или никогда!

— Теперь или никогда! — глухо отозвались негры.

В их словах слышалась тяжелая многолетняя ненависть.

Да, они отомстят своим угнетателям! Они борются не ради почестей и богатств, а ради свободы и жизни.

Настало время расходиться. Уходили по двое, по трое, чтобы не вызвать подозрений. Мы с Доном Гонзалесом простились на мосту.

— Знаете, дон Гонзалес, — сказал я. — Отцовская часть документа у меня.

И я рассказал ему, как попала ко мне эта драгоценная бумага.

— А не известно ли вам, — спросил он, — где держит Шмербиус мою часть документа? Ведь вы, как секретарь…

— Она лежит у него на столе. Я могу достать ее.

— Достаньте.

Он попрощался со мной с изысканной учтивостью кастильского гранда.

Через полчаса я на цыпочках пробрался к себе в комнату и лег спать. За стеной раздавался оглушительный храп Шмербиуса.

Об измене Эрлстона Шмербиус узнал накануне выборов.

— Эрлстон выставил свою кандидатуру, — сказал он мне, бледный от злости. — Молокосос! Бездельник! Хвастливый маменькин сынок!

— Вы боитесь, что провалят Ли-Дзень-Сяня? — спросил я.

— Нет, не боюсь. Это было бы равносильно провалу всего нашего дела. Ведь есть в них хоть капля здравого смысла. А если провалят — ну что ж, не беда, пусть проваливают. Я заставлю их признать нашу власть. Не бросать же дело на полпути. И какое дело — планетарное, грандиозное!

Утром следующего дня я был разбужен гулом и ревом многотысячной толпы, собравшейся на площади. Я подошел к окну. Толпа чернела кучками вокруг фонарей. На фонари взбирались ораторы.

Шмербиус постучал ко мне через стену. Я побежал к нему в комнату. Он, уже одетый, сидел на кровати.

— Я буду говорить речь, — забормотал он. — Я скажу им! Я объясню им! Ведь они провалят все дело. Нужно же втолковать им, что этот дурак Эрлстон думает только о себе. А что будет с моей Оперой? Ай-ай-ай!

Я снова подошел к окну. Толпа все росла. Чорт возьми, сколько китайцев! Это пришли на выборы жители окраин. В центре города их так немного. И ни одной женщины, ни одного раба. Сегодня женщинам и рабам запрещено появляться на площади.

Но что делают там, у виселицы? Кого-то вешают? Нет, это куклы, а не люди. Какие смешные чучела. Ага, я понял! Это они вешают изображения Шмербиуса и Ли-Дзень-Сяня. Как похожи, как искусно сделаны! У Ли-Дзень-Сяня перья на шлеме — из мочалки, у Шмербиуса нос свисает ниже подбородка.

Шмербиус встал с кровати и подошел к зеркалу. Он набрал полный рот булавок и стал тщательно прикалывать к своему сюртуку широкую голубую ленту. Затем вышел на балкончик, висевший над площадью.

Я стоял в комнате у него за спиной и мог видеть все. Чучела были уже убраны с виселицы. Раздалось жидкое недружное ура.

Шмербиус говорил по-английски. Громко и уверенно зазвучал его резкий, пронзительный голос. Но толпа перебила его.

— Говори по-китайски! — заревели китайцы. — Пусть он говорит по-китайски! К чорту английский язык!

— А почему не по-арабски? — вопили арабы. — Говори по-арабски!

Но китайцев было больше. И Шмербиус заговорил по-китайски. О, он знал все языки.

Несколько минут толпа молча слушала его. Я не понимал его речи, но чувствовал, что он говорит хорошо и вразумительно. Затем снова раздался невнятный, разноязычный гул.

На фонарный столб, как раз против нашего балкона, взобрался рыжий человек огромного роста. Это был Баумер.

— Не слушайте его! — заревел он оглушительным басом. — Он все врет. Он хочет, чтобы вы, словно рабы, гнули перед ним спины. Это он отнял вашу свободу, джентльмэны удачи ! Неужели вы хотите, чтобы оперный свистун ездил на ваших спинах? Долой!

— Долой! — заревела толпа. — Долой оперного свистуна! Долой Ли-Дзень-Сяня!

«Мелкие воры не любят крупных воров», — подумал я. — «Он хочет украсть весь земной шар, а им больше нравится грабить корабли на Великом океане».

Шмербиус вошел в комнату, бледный, с синими губами и снова сел на кровать.

— Бей его! — снова прогремел бас Баумера. — Убьем этого гада, а потом будем выбирать атамана!

— Бей, бей! — ревела толпа.

Дом задрожал. Это толпа выламывала двери.

Шмербиус подбежал к телефону.

— Дайте номер шестнадцать! — завизжал он. — Это мисс Мотя? Да? Ведите ваших молодцов в Оперу. Да, да. С заднего входа. Расставьте на главной лестнице пулеметы. Да… стреляйте, стреляйте немедленно… да… да… да… Сейчас иду.

Тррах! Парадная дверь была выбита. По лестнице раздался топот бесчисленных ног.

— Идем, — сказал мне Шмербиус, и я побежал за ним. Мы прошли до самого конца коридора. Он открыл дверь. Вот мы в маленьком чулане с квадратным отверстием в полу. Он запер за собой дверь на ключ.

Мы подошли к отверстию и стали спускаться вниз по винтовой лестнице. Через секунду до нас донеслись удары в запертую дверь.

Мы спустились в темный, сырой сводчатый коридор. Здесь пахло плесенью, и было тяжело дышать. Шмербиус вынул из кармана огарок свечи, зажег его и повел меня за собой. Минут пять мы шли в полном безмолвии. Вдруг я наступил ногой на какой-то круглый предмет и испуганно вскрикнул.

Шмербиус засмеялся.

— Череп, — сказал он. — Здесь этого добра сколько угодно.

И действительно дальше черепа и кости стали попадаться нам на каждом шагу. Шмербиус отбрасывал их на ходу носком сапога, они, как гнилые деревяшки, ударялись о каменные стены и рассыпались.