Николай Чуковский - Танталэна

Опять молчание.

— О, вы всегда бывали согласны со мной! Я благодарю вас за доверие, джентльмэны. Надеюсь, мы будем с вами так же дружно работать и после того, как Ли-Дзень-Сянь будет переизбран на следующее десятилетие.

Члены Верховного Совета дружно безмолвствовали.

— Еще на одну минуту я задержу вас, джентльмены. Мистер Эрлстон, встаньте!

Эрлстон нерешительно встал.

— Ли-Дзень-Сянь, атаман и повелитель, благодарит вас за преданную службу джентльмэнам удачи и назначает вас комендантом Вращающегося Форта.

Глава у Эрлстона засверкали. Он молча поклонился Шмербиусу.

— Приходите ко мне сегодня в оперу. Я с вами побеседую, — сказал Шмербиус Эрлстону, и затем прибавил: — Объявляю заседание закрытым. Прощайте, джентльмэны! — И вышел.

— Теперь наше дело в шляпе! — сказал Эрлстон. — На этот раз он ошибся. Мне надоело быть прихлебателем этого плешивого шута. Я не позволю ему совершить переворот. Он вместе с Ли-Дзень-Сянем будет болтаться на виселице перед своей собственной Оперой. Не так-то легко покорить джентльмэнов удачи .

Итак, я стал личным секретарем мистера Шмербиуса, председателя Верховного Совета джентльменов удачи с острова Танталэны. Жил я в маленькой комнатушке на четвертом этаже большого коричневого здания. Мое окошко выходило на площадь, посреди которой стояла виселица. На противоположной стороне площади находилось другое коричневое здание, с колоннадой. Это была Опера. За Оперой тянулась ровная линия гор.

Шмербиус жил рядом со мной, в соседней комнате. Он вставал в 6 часов утра, доставал с пола башмак и стучал им ко мне в стену. Затем он швырял башмак в противоположную стену, за которой жил его раб — негр с медным обручем на шее. Я одевался и шел к нему в комнату. Стены этой комнаты были увешаны чертежами и схемами. Письменный стол был завален грудой бумаг, нот и книг. Такого беспорядка мне еще никогда не приходилось видеть. Но Шмербиус чудесно разбирался в нем. Для него этот беспорядок был образцовым порядком. Он с легкостью извлекал из этой груды любую бумажку. Тут же лежала и та половина рапорта Томаса Коллинса, которую Шмербиус отнял у дона Гонзалеса.

Раб-негр приносит нам кофе. Шмербиус локтем очищает край стола от бумаг и ставит на него стаканы. Несколько нотных тетрадок падает на пол. Шмербиус суетливо подымает их и кладет на самый верх бумажной горы так, что они качаются от каждого прикосновения к столу. Выпив кофе, он ставит стаканы под стол и начинает диктовать:

„Приказ № 1016 Председателя В/С Аполлона Шмербиуса“, — вывожу я под его диктовку, а сам думаю о папе. Что он сейчас делает? Как бы они не уморили его каторжной работой! Не отдать ли мне Шмербиусу начало этого проклятого документа? Может быть, тогда Шмербиус смягчил бы участь отца.

— Пишите, — говорит Шмербиус. — „Начальнику арсенала Гассану-бен-Дигаму. Снаряды образца Е17 отправить к Эрлстону, на Вращающийся Форт немедленно“.

„Нет“, — думаю я, — „раньше всего я должен повидаться с папой и посоветоваться с ним. Ведь я могу многого не знать. Может быть, он не хочет отдать этот документ Шмербиусу“.

— Написали? — спрашивает Шмербиус. — Я очень рад, что Эрлстона назначили комендантом Вращающегося Форта. Он — смелый, исполнительный и преданный нашему делу человек.

Я с трудом сдерживаю улыбку. Всего одну неделю живу я на этом острове, а уже знаю много такого, чего не знает сам Шмербиус. Например, что Эрлстон предатель, ненавидящий Шмербиуса. Но зачем мне говорить об этом? Шмербиус мой враг, и смуты среди пиратов мне на-руку.

— Мистер Ипполит, — наконец говорит мне Шмербиус (он со мною любезен попрежнему), не хотели ли бы вы пойти сегодня в Оперу? Я покажу вам мою новую певицу. Она очаровательна, бесподобна! Лучше, чем я ожидал. Сегодня она выступает в моей опере „Месть морехода“. Это моя удачнейшая вещь. Нежная и бурная. Там-там-там-там-там-там!

И он запел резким дребезжащим фальцетом.

Я ответил ему, что с радостью пойду в Оперу. О, мне хотелось посмотреть на Марию-Изабеллу. Может быть, она заметит меня. Может быть, вам удастся поговорить! Нет, нет, ни за что не удастся. Ведь Шмербиус не отпускает меня ни на шаг, а за ней, верно, следят еще строже.

Весь этот день прошел в скучной работе: под диктовку Шмербиуса я писал приказы и обязательные постановления. Потом линовал ему тетради для нот. Потом проверял какие-то бесконечные счета, составленные в двадцати различных валютах. Шмербиус работал суетливо, постоянно перескакивая с предмета на предмет. Он был органически неспособен ни к какому порядку, ни к какой системе. Но зато умел работать, как вол.

В шесть часов вечера негр подал нам обед. Я был чертовски голоден и с радостью набросился на еду. Шмербиус ел неопрятно, все хватал руками, нестерпимо сопел и чавкал. Но за время нашего сожительства моя брезгливость успела притупиться, и он уже не вызывал во мне былого отвращения.

После обеда он вытер губы рукавом, а рукав, обтер ладонью.

— Пора идти. Мне, как автору, неловко опаздывать, — сказал он, вышел и стал быстро спускаться по лестнице. Я рысцой побежал за ним.

Солнце стояло еще довольно высоко, я на площади было жарко, как в пекле. Камни мостовой жгли мне пятки сквозь подошвы моих порядком истрепанных башмаков. Мы шли прямо через площадь и приближались к виселице. Трупы были уже убраны, и птицы, сидевшие на перекладине, грустно глядели на нас голодными глазами.

Когда мы подошли к этим печальным воротам, глаза Шмербиуса упали на маленькую бумажонку, приклеенную к одному из столбов. Мы оба прочли: ее. На ней было написано:

„Радуйтесь, джентльмэны удачи ! Скоро вы перестанете быть рабами. Никто не станет отбирать вашу добычу в казну. Вы сможете спокойно пропивать свои деньги в тавернах. Через неделю на этой виселице, рядом с Ли-Дзень-Сянем, будет болтаться Шмербиус“.

— Фу, какая мерзость! — сказал мой повелитель, плюнул и сорвал бумажку. Его лицо исказилось от злобы. — Я узнаю, кто это сделал и буду беспощаден! Ни один не уйдет от петли. Я усовершенствую сыск. У меня будет по два шпиона на каждого джентльмена удачи !

Двери Оперы были широко раскрыты. Народ толпился у входа. По широкой мраморной лестнице подымались негры с кольцами в носу, индейцы с перьями на голове, арабы в шелковых чалмах, пестрые косоглазые китайцы с длинными косами, итальянцы в изодранных парусиновых брюках, похожие на цыган, смуглые, с большими сверкающими глазами, и англичане в широкополых кожаных шляпах, с рыжими бакенбардами на обветренных красных лицах, с черной от времени трубкой во рту. Изредка в этой толпе мелькали люди в европейских костюмах, лакированные, напомаженные, с белыми цветами в петлицах. Лица у них были лощеные, наглые, и они были противнее всех. А какие дамы были у этих джентльменов удачи ! В глазах рябило от пестроты их кожи и туалетов, от блеска бесчисленных золотых украшений.