Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей

«Здесь покоится прах рабы божьей…»

Никита в яму не спустился. Петька задрал голову в поисках злосчастных воронов. Но вороны притихли, будто испугались того, что натворили.

— Все? — спросил Петька.

— С одной стороны, мы нашли эту яму, а с другой стороны — где же клад? — спросил Никита.

Обшарили метров на двести вокруг каждый куст, каждое дерево, каждый муравейник, но ничего примечательного больше не обнаружили.

По прямой, перпендикулярной Мусейке, прошли далеко к руслу, но тайга скрыла от них свои сокровища. С удивлением обнаружили теперь, что цифры первого чертежа (1200, 400), внешне соответствующие второму чертежу, на самом деле не совпадали по конечной своей точке, так как вблизи тысячи пятисот саженей от устья Мусейка делала крутой поворот, и если двигаться согласно первому чертежу — перпендикулярно Мусейке в тысяче двухстах саженях от русла, никогда не найти бывшей могилы Ольги Ухтомской и ничего другого, как убедились путешественники.

Вот как разнились эти конечные точки двух чертежей.

Либо там, в землянке, кто-то забыл о повороте Мусейки, либо путешественники чего-то еще не знали…

Они возвратились к яме, уже не сомневаясь, что эта яма и есть целевая точка их путешествия. Ошибка могла быть лишь в самом начале: когда они приняли высокий порог Мусейки за первый ориентир. Но слишком уж правильными были дальнейшие совпадения. Оставалось признать, что камень «Здесь покоится…» и охранял тайну от посторонних взоров. Но в шаге по одну сторону от камня тянулась балка, сразу за камнем — яма.

Кто-то уже давным-давно копал здесь. Если тайна существовала, у тайны имелся теперь хозяин.

По-прежнему загадочными оставались только три цифры: 6, 160 и 283.

Яма была глубиной всего около трех метров. Петька ринулся было копать глубже. Но всегда трезвый в суждениях начальник штаба верно предположил, что шести метров глубины быть не может. Во-первых, не все ли равно было кому-то зарывать, ну, золото, к примеру, на глубину в шесть метров или в три: если кто узнал, где спрятан тайник, он докопается до него на любой глубине, во-вторых, рядом балка, а в-третьих, места кругом вообще болотистые, и любую яму глубже трех-четырех метров будут заливать грунтовые воды…

Уселись рядышком возле камня.

— Молодая… — кивнул Петька на цифры «1901–1919». — Что делать, раб божий?

Раб божий долго сосредоточенно думал, уставившись в неприметную точку на замшелом противоположном склоне ямы.

Потом глубокомысленно решил:

— Что-то надо делать.

Петька мог бы заметить, что решение начальника штаба не из самых гениальных, но поскольку другого предложить не мог — смолчал.

Раскопал эту могилу кто-нибудь из жителей деревни, и уж во всяком случае в деревне должны были знать, кто раскопал ее, что нашел. Если нашел, конечно…

Окончательную разгадку тайны следовало искать в поселке.

Друзья недолго предавались разочарованию. Привезут они с собой мешки золота или не привезут — славу путешественников они обеспечили себе.

Конечно, возвратиться с золотом — оно бы немножко солиднее…

Никита достал тетрадь и записал результаты поиска. Даже камень срисовал…

Петька выдернул с корнем пушистый кустик мха — надо хоть гербарий собрать… И незаметно от Никиты вздохнул про себя.

Заходить прямо в деревню не решились. Кое-какой опыт встречи с людьми у них уже был. Двинулись опушкой леса в обход деревни и скоро натолкнулись на поляну с ульями. Парень-пасечник без маски что-то прилаживал в одном из них.

— Здравствуйте, — бодро сказал Петька, останавливаясь в двух шагах за спиной пасечника.

— Здорово, богатыри! — весело отозвался пасечник.

Петька кашлянул.

— Далеко путь держите? — вытирая руки цветным платком, спросил пасечник.

— Да так… — неуверенно разъяснил Петька.

— Как так? — уточнил веселый пасечник. — Не нашенские, вижу?

Озорные искорки в глазах парня, морская тельняшка на широкой груди и добродушный голос не вызывали ничего подозрительного.

Никита решился еще раз признаться:

— Путешествуем мы…

— Путешествуете? — уважительно переспросил пасечник. — Это, брат, дело! Марш-бросок на пятьдесят километров — так? Укрой, тайга, укрой, глухая!.. Хлеб да соль, выходит! Милости прошу к моему шалашу! — И он показал в сторону шалаша на краю поляны.

Друзья прошагали через поляну, оглядываясь на всякий случай. Доверие — доверием, а осторожность не мешает…

Но пасечник в тельняшке проковылял следом. Проковылял как-то неумело, широко расставляя ноги.

— Скидавайте фуфайки! Эк вы в такую жарынь! Бросай якорь! Располагайся, — приказал он.

Никита решительно стащил телогрейку, бросил на траву и не сел, а упал на нее. Петька тоже не заставил себя уговаривать.

— Голодные небось?

— Не… — сказал Петька. — У нас есть… — И развязал мешок.

Пасечник заглянул в него.

— Ха! Такого добра у меня, корешки, хоть отбавляй! Раз пригласил на хлеб на соль — свое спрячьте!

Он исчез в шалаше.

Через минуту около друзей появилась большущая миска творогу со сметаной, целый каравай хлеба и запотевший чайник со студеной водой.

— Медку, корешки, нема! За медок надо председателю руки-ноги обломать. Медку — через год приходите — залейся будет! Ложки есть?

— Есть, — быстро доложил Петька.

— Это дело! Были б ложки — борщ найдется! — И неловко усаживаясь рядом с друзьями, он снова спросил: — Откуда ж вы, а?

Петька признался:

— С Белой Глины… На лодке мы.

— Фью-ить! — присвистнул пасечник. — Это вы правильные ребята! — И строго спросил: — Не сбежали, нет?

— Нет! — заверил Петька. — Мы для школы. Собираем, записываем разное…

— Ну, это надо! — согласился пасечник. — Ешьте!

Скрипнул протезами и, перехватывая любопытный взгляд Петьки, разъяснил:

— Это меня, братцы, под самым уже Берлином… Растреклят его… Теперь вот еще не приноровлюсь никак…

Беседа мало-помалу развязалась, и пасечник Саша рассказал приумолкшим друзьям, как воевал: сначала на кораблях, потом в пехоте.

Одна тельняшка от моря и осталась.

— Любите наши места? — неожиданно сердито спросил он.

Друзья заверили, что любят.

— Ну, то-то… — опять смягчился пасечник. — Я вот всякое повидал… И смерть, и все… Оно уж насмотришься до злобы, что и умереть не страшно… А это вот страшно: чтобы умереть, а не увидеть напоследок, где родился, где вырос… Ясно? А? Кажется, вдохнуть бы вот это в последний раз, — он оглянулся на деревья, — а тогда уж и прощайте, братцы!..

Пасечник помолчал немного.