Борис Лапин - Серебряный остров

— Мне показалось, сверкнуло что-то, — сказал Санька, когда белая точка парохода превратилась в черную, а потом и, вовсе растаяла вдали. — Может, бинокль?

— Большой теплоход, если и заметил, ни за что не свернет, — возразил Рудик. — А вот по рации передаст…

Если бы хоть что-то от них зависело! Если бы в их власти было ускорить, поднажать, налечь плечом! Наверное, тогда время не ползло бы так медленно. И не чувствовали бы они себя такими беспомощными. Но они обречены были на пассивное ожидание.

В полдень Рудик сказал ни с того ни с сего:

— Когда снова сюда вернемся, надо захватить большие листы бумаги. И пару фонариков. Чтобы свести рисунки. Я придумал, как это сделать. Как маленькие пацаны рисуют монетки.

— Точно, — согласился Санька. — Потом раскрасить под натуральный цвет и повесить в школе. — Вспомнив школу, он вздохнул. — А все равно впечатление не то будет. Вот если бы выпилить вместе с камнем хоть один, хоть самый маленький! Фаина Дмитриевна от радости всем пятерки поставила бы.

— Нельзя. Рисунками могут распоряжаться только ученые.

— Я и не предлагаю. Так, мечтаю.

— Да, план! — вспомнил Рудик. — Если повесить рядом план, а внизу разложить под стеклом топорик, ножи, крючок, рыбку и остальное — небось, вся школа сбежится. Так и назовем Пещера Трех Робинзонов! Не понимаю, что тут смешного, Цырен!

— Да нет, ничего. А вы рассуждаете и сами не догадываетесь о чем. — В глазах Цырена зажглась хитреца, и Санька понял: сейчас он предложит какую-нибудь новую занимательную игру. Так было всегда. — О школьном музее, вот о чем! Если серьезно, много чего можно собрать. Пусть эти наши находки будут главной… ну, приманкой, что ли… Основой музея. А вокруг столько всякого нарастет — вы даже не представляете!

— Например?

— Разве не интересно — гражданская война?

Например, у нас фотография есть: вот так Сергей Лазо сидит, а вокруг него красные партизаны. Или первый колхоз. У деда разных удостоверений, грамот, мандатов — целая пачка…

— Так он и даст их тебе!

— Для музея даст. Потом ваша со Снегирем модель «Байкала»…

— Ну, ее еще доделать надо.

— Доделаете. А если рядом поместить фотографию твоего дедушки и написать, что ты нам рассказал…

— Да, пожалуй, — согласился Рудик, и смуглые скулы его порозовели.

— Видишь, а я только начал! Дальше — у Кешки есть кусок сланца с отпечатком древнего папоротника. А у Давиденко — голубой камень лазурит, которым при царе дворцы украшали.

— Тогда уж и чучело глухаря можно выставить, — предложил Санька. — Пылится у нас в чулане почем зря.

— Правильно. А твою старинную лоцию?

— Стырят еще, — опустив глаза, сказал Рудик.

— Испугался! Думаешь, только тебе интересно?

— Тогда уж и легенду о верблюдах Чингисхана! Записать и на стенку повесить… в рамочке.

— Легенду нельзя! — запротестовал Цырен. — Что вы, братцы! Тут такое начнется… Все бросятся клад искать, про уроки и думать забудут. Шум, скандал, родительское, собрание… Вообще это секрет. Я только вам доверил…

— Слушай, а где все это размещать? — хватился Рудик. — В школе и без того теснота.

— Ничего, найдем. Было бы что размещать. Устроим переговоры: директор школы — директор музея. Договоримся!

— Директором музея, конечно, будешь ты?

Цырен не ожидал такого подвоха и надулся.

— Нет уж, с меня хватит! Стараешься, стараешься, а вы…

— Сам предложил, а сам в кусты. Если не ты, кто же тогда?

— А хоть кто! Пусть Санька попробует.

Санька только усмехнулся. Уж что-что, а это он знал наверняка: даже если организуется музей, не быть ему директором. Не для него такие штуки. «До музея дело наверняка не дойдет, поговорим и забудем, как обычно, — думал он. — Разве что настроение подымется. А вообще-то странно — спорить о будущем музея, когда еще неизвестно, чем все кончится. Может ведь и плохо кончиться это приключение. Увлекаемся мы, как пацанята. Увлечемся — и ничего, вокруг не замечаем. Вымахали под потолок, а все еще детский садик…»

— Словом, экспонатов хватает, а директор — не проблема, — глянув на Саньку и как бы прочитав его мысли, миролюбиво закончил Цырен. — Дело за пустяком: выбраться бы отсюда.

— Самое верное — веревочная лестница! — ляпнул Рудик.

— Вот это мысль! — обрадовался Цырен. — Смелая гипотеза! Сбегай домой, принеси веревку — и мы спасены. Да не забудь заодно лодку пригнать.

Рудик не поддержал шутки.

— Нет, братцы; все-таки придется нам здесь еще раз побывать. Вы как хотите, а я точно вернусь. Не пропадать же картинкам!

— И как ты думаешь сюда забраться?

— Очень просто. Надо сообщить ученым. Вдруг мы тут какое-нибудь важное открытие сделали? Они заинтересуются, снарядят экспедицию. Тогда и мы попросимся как первооткрыватели.

— Тоже смелая гипотеза, — Уже нехотя поддразнил Цырен. — Только поскорее сообщи ученым, пускай снаряжают свою экспедицию да снимают нас отсюда, пока не поздно. Пока мы тут копыта не откинули как первооткрыватели.

Было решено прикончить НЗ. Вместе с крошкой хлеба пожевали травы, хвойных иголок, но легче не стало. Раздразненные желудки прямо-таки «волками выли», прося еды. Усталые и разбитые, ребята завалились спать.

А Санька долго не мог уснуть. Думал о первобытных людях, когда-то населявших пещеру, о том, как они жили, — и вдруг сообразил. «Вообще-то, они были неплохо приспособлены к жизни. Если уж тратили силы на рисунки, значит, не голодали. Я бы сейчас даже свое имя не смог высечь».

Тут ему вспомнилось жизненное правило Рудика.

Он заставил себя подняться, выбрал пару обломанных наконечников, взял топорик, уже изрядно пострадавший от разных хозяйственных работ (другой топорик, лучше сохранившийся, робинзоны берегли), поплевал на руки и на самой светлой стене пещеры принялся выбивать первую букву. Сначала дело двигалось туго, два раза топорик ударил по пальцу, а потом пошло — и уже через час, отступив, Санька с гордостью прочел:

ПЕЩЕРА ТРЕХ РОБИНЗОНОВ

Линии букв получились не такими четкими и глубокими, как на рисунках первобытных, но не беда — лет на тысячу хватит. Он хотел было продолжить, но силы уже иссякли.

Наверное, таким же беспомощным и вялым чувствовал себя его дед Данила Федотыч, когда на дальней охоте зашиб спину. Ушел за перевал на двадцать дней, а в двух часах пути до зимовьюшки упал с небольшого уступа, «хребтина хрустнула» — и ноги отнялись. Чуть не сутки полз, подтягивался и перекатывался по снегу дед Данила, лишь бы укрыться в заветренном распадочке. А потом один на один с тайгой, недвижный и почти без еды двадцать дней держался. Спасибо Черному — как умел, Помогал верный пес. То рябчика скрадет, то хворостину подтащит, теплым боком согреет и, хвостом повилявши, бодрости придаст. Если б не он… Но все равно пришлось деду Даниле испытать свое терпение, до конца не терять надежды и веры в людей. Знал: рано или поздно придут. Значит, надо терпеть. Вот и ждал. В снег закапывался… Слабыми стариковскими зубами рвал горячее полусырое мясо рябчика вместе с перьями… Проваливался в забытьи, а приходя в себя, из последних сил раздувал гаснущий костер… Терпеливо уговаривал Черного бежать домой, за подмогой, да Черный не пожелал бросить хозяина. И только на двадцать вторые сутки нашли старика в сугробе, отощавшего, с помороженными ногами, без сознания, но живого. «Жив остался, потому как ждать талант имел», — признался он позднее Саньке.