Яков Кальницкий - Новоземельские рассказы

Другое дело теперь, когда появился такой забавный и веселый товарищ. Нюшка крепко держала медвежонка на двухметровой веревке. А он потешно прыгал и кувыркался, купаясь в снегу, как воробышек в пыли.

Собаки встретили нового компаньона не особенно любезно. И раньше всего Нюшка постаралась познакомить с ним вожака упряжки, огромного, лохматого Жемчуга. Она припасала сахар и, когда выходила гулять с Белькой, угощала пса. Сама того не зная, она поступила, как опытный дрессировщик. Жемчуг привык получать лакомые кусочки всякий раз, как на дворе покажется медвежонок.

Ну, а раз вожак подружился с Белькой, не стали злиться на него и рядовые собаки.

Девочка, медвежонок и собаки коротали долгую полярную ночь в общих забавах и играх. С Белькой всем стало весело.

Как-то Нюшка вздумала поиграть в охоту. Она — отец, промышленник Семен Игнатьевич Яреньгин, а Белька — собака. Она отправляется на промысел — значит Белька должен везти.

Сбруя была нехитрая. Нюшка привязала два ремня к ошейнику медвежонка, а другие концы прикрепила к ручным саням. Но Белька никак не мог понять, чего от него хотят. То он вырывался и носился с санками, и те больно били его; то, наоборот, вместо того, чтобы везти Нюшку, сам взбирался к ней на колени и лизал ей нос.

Жемчуг — старый солидный вожак — на своем веку не одну собаку научил ходить в упряжке. Видя Нюшкины затруднения, он поспешил ей на помощь. Стал рядом с Белькой и толчками, покусыванием, быстро объяснил медвежонку, что от него требуется. Тогда Нюшка впрягла в санки еще и Жемчуга.

Теперь уж Бельке некуда было деться от четвероногого учителя. Жемчуг тащил его вместе с санями и не позволял куралесить в упряжи.

Сначала Белька быстро уставал. Он ложился на спину и болтал лапами. Девочка давала ему отдых, и занятия продолжались.

— Глядите-ко, — сказала однажды Нюшка, когда отец с матерью как-то вышли поглядеть на ее забавы, — мой Белька лучше собаки тянет... — Прыгнула на сани, взмахнула палкой и покатила по утоптанному снегу.

В тот день медвежонку даровали свободу.

— Теперь он совсем свойский, — сказал отец. — Не убежит... И на веревке водить не надо. Пусть его живет с собаками... Вроде девятого пса будет.

Давно уже перестали молоть для Бельки пищу в мясорубке. У него появились мелкие, острые зубы, и он прекрасно справлялся с тюленьим мясом, которым кормили и собак.

Багровые отблески мелькали на горизонте. В такие минуты все светлело, небо становилось зеленоватым, а порой и розовым.

— Вот и солнышко жалует, — сказал отец, собираясь в дорогу. — Ужо в другой раз поеду по капканам при солнышке.

На другой день он привез четыре одеревеневшие песцовые тушки. Подвесил их повыше в сенях, чтобы собаки не достали, а после обеда освежевал.

Развешивая меха под потолком, мать мечтательно говорила:

— Скоро Васютка с Петунькой приедут... Вот бы хорошо всем податься навстречу. Отец, а не возьмешь нас с Нюшкой в становище? Тебе за делом, нам погулять охота. Правильно сказываю, Нюшка?

При одной мысли о поездке в становище Нюшка пришла в восторг. Она запрыгала, захлопала в ладоши:

— Поедем, поедем, папанька! Поедем... И Белька поедет!

— Ин, ладно, — согласился отец. — Поедем... Отчего же? Поедем... А Бельку обязательно возьмем, он сани потащит. Собак-то у нас на одну упряжку...

Каждый год в конце июня, Семен Яреньгин ездил в Кармакулы, к первому рейсовому пароходу. В эту пору съезжались туда из всех промысловых избушек. Кто возвращался на Большую землю, кто ехал учиться в Архангельск, Нарьян-Мар, в Москву или Ленинград. А кто встречал семью или ребят из школы. Получали почту, свежие продукты, снаряжение и сдавали зимний промысел.

Вот скоро дни и ночи пойдут друг за дружкой, потом установится постоянный день .. Тогда и конец Нюшкиному нетерпению, — они поедут в становище Кармакулы.

Сначала вечерняя заря следовала за утренней. Вскоре между ними появились просветы. Это уже был день. И хоть не видно еще солнца, а чувствовалось его присутствие где-то тут, поблизости... вон за той горой, что, как гигантский плавник кита, круто вздымалась над избушкой.

Однажды, вернувшись с охоты, отец за завтраком сказал:

— Ну, мать, да и ты, Нюшка, поздравляю вас с возвращением солнца. Завтра на небе будет... Нужно и в сем годе отпраздновать этот день по-советски.

Псы носились по берегу, задрав хвосты. Они выли, лаяли и визжали. Медвежонок швырял собак через голову, взметал лапами столбы снежной пыли и подолгу ворчал, глядя на небо.

На следующее утро отец и Нюшка нашли у постели чистое белье и праздничную одежду. Вместо пимов отец одел высокие кожаные сапоги до пояса, Нюшка — нерпичьи бахилы, а мать — городские ботинки с глубокими калошами.

Над островом стояли еще зеленоватые сумерки, когда они вышли встречать солнце. Собаки метались вокруг, а медвежонок все забегал вперед, словно торопил их.

Будто пожар занялся: воспламенилась гора и зажгла небо. Из-за горба показалась верхушка красного, слепящего диска, от которой во все стороны потянулись тучи.

Море засверкало разноцветными огнями. Зарделись горы.

Отец сорвал с плеча винтовку, дернул затвор. Загремели выстрелы, подхваченные горным эхом... Белька вдруг поднялся на задние, лапы. Он смешно заворчал, по-своему, по-медвежьи, приветствуя солнце. Трудно было не рассмеяться, глядя на него. А собаки заскулили, залаяли.

— Солнышко, солнышко... — запела Нюшка, подпрыгивая в такт только что сочиненной песенке:

— Загляни в оконышко.

— Дам тебе... — Она задумалась и остановилась на секунду, потом снова запрыгала и закончила:

— Дам тебе... картошку.

После вкусно завтракали, катались на медведе. И он, хоть и ворчал, но, подчиняясь девочке, не отказывался возить также и взрослых.

С каждым днем солнце все дольше оставалось на небе. Ночь и день стали аккуратно сменять друг друга.

Снег таял на глазах, точно его пожирал кто-то невидимый. С гор валились шумные ручьи. В заливе, прямо на льду, чернели озера талой воды.

Между вечными снеговыми залежами, на скалах, всюду, где только что оголилась почва, показался зеленовато-бурый мох. В нем, как голубые и синие глазки, мелькали цветы.

Широкие серые крылья чаек скользили над торосами, как далекие косые паруса. По утрам на полыньях плавали черно-белые кайры. Раз даже показались гуси, летевшие с юга. Отец кричал со двора:

— Нюшка! Варвара! Гуси прилетели! Гуси!

Нюшка выбежала, не одеваясь. За ней спешила мать. Они долго провожали глазами многоголовый табун, растянувшийся треугольником по небу.