Вадим Собко - Скала Дельфин

Мать подала ему ужин и, поев свежих, хорошо зажаренных быков, которые вкусно хрустели на зубах, Витя снова вернулся к отцу. Он обиделся. Как это отец может не обращать внимания, когда он заходит в комнату?

Но теперь Степан Тимофеевич встретил Витю совсем иначе.

— Ну, что принес сегодня, герой–рыбалка? — спросил он, улыбаясь.

При улыбке усы шевелились, топорщились больше обычного.

«Я уже давно пришел и заходил сюда, а ты на меня внимания не обращаешь», хотел сказать обиженный Витя, но передумал и сказал:

— Пятьдесят бычков. Все один в один.

— Подумаешь! — передразнил Витю водолаз. — Вот когда я был таким как ты, то меньше сотни домой и нести не хотел.

В другой раз такая дерзкая насмешка, наверное, очень бы разозлила Витю, но сейчас он пропустил это мимо ушей. Все его мысли были сосредоточены на одном: как бы быстрее и лучше узнать про высокого гостя в сером костюме. То, что гость был именно здесь, Витя не сомневался: недопитая бутылка вина и два стакана еще стояли на столе. Витя долго выдумывал всякие способы, как бы лучше подойти к этому деликатному вопросу, но в конце концов рубанул прямо:

— Отец, это к тебе этот человек приходил?

— Ко мне, Витя, ко мне, — все еще улыбаясь, ответил водолаз, и вдруг его глаза хитро скосились на Витю. — А ты скажи мне, Витя, только правду скажи, ты когда–нибудь мошенника видел?

— Нет …

— А ведь я просил правду сказать, — снова покосился на Витю водолаз, — а ты мне прямо в глаза врешь! Видел ты мошенника, вот совсем недавно видел! Самого настоящего мошенника… К нам он больше не придет. Завтра пойду куда надо — и каюк ему по первому разряду.

И Степан Тимофеевич рассказал Вите, по какому странному и подозрительному делу приходил незнакомец: «Достань ему вещи с ‟Галатеи». А ‟Галатея», он сам говорил, принадлежала белым. Откуда он знает, что там на той ‟Гадатее». А?»

В этот день Вася впервые в жизни играл Бетховена. Музыка увлекала его, поднимала и куда–то несла, пробуждая в нем новые, неизвестные чувства.

Музыка Бетховена не казалась трудной. Вася играл восторженно, а профессор слушал и вспоминал свой первый концерт, когда он неуклюже и неумело, в широком фраке, взятом напрокат, вышел на сцену. Его тогда встретили настороженно, холодно и с несколько насмешливым молчанием. Много времени прошло с тех пор, а вспоминается так, будто это было вчера. Тогда зал показался профессору тысячеглавым зверем, перед пастью которого он, маленький музыкант, стоял беззащитный на ярко освещенной эстраде. Он должен был обуздать этого зверя. Как индийские факиры завораживают змей, противных и ядовитых, так и он должен музыкой своей скрипки очаровать толпу.

Тогда он играл Бетховена. Перед глазами профессора, словно в тумане, проносилось его первое выступление.

Он глубоко задумался.

Вася закончил играть. Профессор даже не взглянул на своего ученика. Взволнованный Вася несколько минут ждал, потом бесшумно положил скрипку на стол и сел в неглубокое кресло у стола.

Профессор молчал несколько минут. Вася тоже не испытывал нужды говорить. В памяти звучали последние аккорды, и не верилось, что это он, Вася, маленький Вася, мальчик с пристани, может так взволновать музыкой старого, знаменитого профессора.

— Он был глухой! — неожиданно сказал профессор, и взгляд его остановился на клумбе, где цвели огромные красные канны.

Вася вздрогнул. Было странно и немного неприятно после музыки вдруг услышать голос профессора. Профессор смотрел в сад. Неизвестно было, говорит он к Васе, или так, сам себе размышляет над странной и страшной судьбой гениального композитора, оглохшего в самом расцвете своего творчества и никогда в жизни не имеющего возможности услышать лучшие свои произведения.

Поступал вечер, и на веранде было тихо. Вася испугался, не оглох ли он! Но струна зазвенела, когда он тронул ее, и профессор улыбнулся, будто понял Васины мысли.

То, что скоро вечер, что Варваре Павловне надо отдать пять рублей, из которых не заработано еще ни копеечки, вдруг отодвинулось куда–то далеко, за густую пелену тумана, а после того как Вася взял первый аккорд, и вовсе исчезло.

Но не только профессор слушал эту прекрасную, страстную и волнующую музыку. Совсем недалеко от того места, где кончался низенький забор профессорского сада, на скамье сидел задумчивый Глоба, медленно обрывая листья с маленькой веточки акации.

Сидел он здесь давно. Совершенно случайно проходя мимо, он услышал музыку, на мгновение остановился и увидел на веранде Васю со скрипкой в ​​руках.

Это было довольно странно, и во всяком случае, стоило узнать все до конца.

Ждать пришлось довольно долго.

Поздно вечером, когда летучие мыши на своих бесшумных крыльях начали летать в саду, профессор отпустил Васю.

Вася попрощался с профессором, как всегда, коротким рукопожатием, и через минуту, вспомнив о пяти рублях и Варваре Павловне, уже бежал по пустынным улицам к порту.

Холодные мурашки ползали по спине, когда он думал о том, как будет ругать его Варвара Павловна. В порту и на рынке уже нельзя было заработать ни копейки. Теплоход давно отошел, грузчики ушли из порта, шлюпки с иностранных пароходов, на которых приехали в город матросы, одиноко качались на воде у причалов.

Как побитый щенок Вася шел домой. Он не знал, что спустя минуту после того, как в профессорском саду за ним закрылась калитка, Глоба по ступеням поднялся на веранду, где на столе лежала еще теплая скрипка.

Профессор встретил его изумленным взглядом, но, когда Глоба назвался Васиным родственником, пригласил гостя сесть.

Однако Глоба ничего особенного не требовал. Он только хотел узнать, действительно ли этот мальчик — способный ученик, и не надо ли ему чем–то помочь.

Профессор сухо и неприязненно сказал, что Вася довольно способный парень, но ему еще нужно много учиться, прежде чем стать скрипачом. Возможно, старика наполнило тревожное чувство ревности.

Глоба не понял истинной цены Васиной музыки, но зато узнал: Васе нужна скрипка.

Этого ему было достаточно. Через пять минут он попрощался с профессором, прошел по хрустящему песку дорожки к выходу.

К калитке мадам Кивенко Глоба подходил именно тогда, когда с другой стороны к дому приближался Вася.

Самое удивительное случилось позже, когда мадам Кивенко стала требовать, чтобы Вася отдал ей свой дневной заработок. Он, побледнев от ужаса, ответил, что денег у него нет.

Знал: на этот раз Варвара Павловна уже не оставит его. Но совершенно неожиданно поднялся Глоба, который все время молча сидел за столом и, казалось, о чем–то сосредоточенно думал. Он взял Васю за плечи и предложил пойти погулять. Они вышли, сопровождаемые удивленным взглядом мадам Кивенко.