Вадим Собко - Скала Дельфин

А Глоба все говорил о каких–то утонувших яхтах, к чему–то вспомнил «Черного принца», лежащего глубоко на дне у входа в Балаклавскую бухту, но чего ему надо — Степан Тимофеевич понять не мог. И когда надоело слушать длинные, очень плавные и округленные предложения, где все слова были подобраны именно так, чтобы никто не мог понять главной мысли, Степан Тимофеевич допил свою рюмку, вытер рукой усы и сказал:

— Все то, что вы говорите, я знаю уже лет двадцать. Вы мне скажите, чем я могу вам помочь, только так, чтобы я понял.

Глоба вдруг замолчал, словно не ожидал услышать такие резкие слова. Затем откинулся на спинку стула и рассмеялся. Вдруг оборвал смех и снова наклонился к столу, внимательно вглядываясь в лицо водолаза.

— Мне надо, Степан Тимофеевич, — сказал он, — чтобы вы помогли достать одну вещь с яхты «Галатея». Вещь эта совсем маленькое и за деньгами я не постою. Эта вещь дорога мне как память о моей матери. Когда белые бежали отсюда, она была на яхте. Я надеюсь, вы поможете мне это сделать.

Степан Тимофеевич смотрел в окно, крепко поглаживая рукой щеку и с приятностью чувствуя легкие уколы выбритой вчера бороды.

— Да… — сказал он, подумав. — Дело это не тяжелое, только очень давно я уже под воду не ходил. Да и снасти всей вам в нашем городе не достать. А о деньгах, так это пустое. Нам и своих хватает.

И вдруг, оживившись, он оторвал взгляд от окна и посмотрел на Глобу весело и насмешливо.

— А вы обратитесь в ЭПРОН.

— Мне не хотелось бы иметь дело с ЭПРОН, — резко ответил Петр Андреевич, и лицо его стало неподвижным.

— Что, по–видимому, мамашину память не всем видеть можно? — засмеялся водолаз, показывая Глобе большие ровные желтоватые зубы.

— Нет, почему же, можно, — улыбнулся Глоба. — А винцо, Степан Тимофеевич, у вас знатное.

Он начал говорить о вине, о погоде, о всяких мелочах, которые только приходили ему в голову, старательно обходя разговор о вещи, напоминающей мать.

Водолаз смотрел на него, улыбаясь, и не мешал говорить. Степан Тимофеевич видел на своем веку немало людей и умел в них разбираться. Он хорошо заметил, как Глоба обходит предыдущий разговор, и гость ему не понравился. Чем именно ему не нравился этот высокий приятный человек — было неизвестно.

И когда, поговорив еще с полчаса, Глоба выпил последнюю рюмку вина и, попрощавшись с хозяином, скрылся за дверью в густой темноте южной ночи, Огринчук еще долго сидел у стола и все думал, что же это за человек посетил его и что этому человеку, собственно, нужно.

— Девушки всегда спешат с выводами, — убедительно сказал Гриша Глузберг.

В другое время ему, может, и доказали бы обратное, но никто не собирался противоречить Грише. Тем более что эти слова он произнес важным, убедительным тоном и, как всегда, сразу же замолчал.

Белокурая Нина Иванова, сидящая недалеко от Глузберга, сразу же обиделась и начала придумывать ответ — чтобы был столь же язвительный и обидный. Однако этой схватке не суждено было разгореться: Борис Петрович оборвал ее в самом начале.

Они сидели в шестом классе: Борис Петрович у стола, а Нина Иванова, Гриша Глузберг, Андрюша Кравченко, еще трое ребят и две девушки — на первых партах. Это было немного странное собрание, где не было ни председателя, ни секретаря, писать протокол совсем не думали.

Энергичная Нина Иванова горячилась, говорила с жаром, пытаясь убедить своих собеседников, и не будь здесь Бориса Петровича, уважаемое собрание уже давно превратилось бы в обычную перепалку между школьниками.

Короче говоря, Нина требовала от Бориса Петровича и от всех присутствующих решительных и строгих мер относительно Васи. Вася опозорил весь класс, когда сегодня уснул на уроке, и терпеть этого дальше нельзя. Еще хорошо, Борис Петрович не захотел ославить их класс на всю школу, а что бы было, если бы такой случай произошел, скажем, на алгебре? Просто страшно подумать! Завтра надо пойти к директору, и пусть Вася учится в которой–то другой школе, где его еще не знают …

И тут–то Гриша сказал свое знаменитое предложение о девушках, которые всегда спешат с выводами. Две девочки сидели позади Нины, одна стриженая, белокурая, по имени Фира, а вторая с маленькими, туго заплетенными косичками, торчащими в разные стороны, — Клава. Они тоже обиделись за всех, но высказаться не успели, потому что Витька Огринчук выскочил вперед и взял слово себе.

Был Витя Огринчук маленького роста, черноволосый, на удивление быстрый и в то же время круглый и мягкий мальчик. Все звали его Огурчик, и он ничуть не обижался на такое извращение своей фамилии. Так вот Огурчик выскочил из–за парты и закричал:

— Да, и я, и я… Девушки спешат… Я думаю, что… Он пионер, так не делают…

Огурчик говорил увлеченно. Слова не успевали у него за мыслями, и понять, что он говорил, было довольно трудно.

— Если бы все говорили так, как Гринчук, то делать доклады стало бы невозможным, — сказал Гриша и опять замолчал так же неожиданно.

Андрюша Кравченко сидел, пытаясь быть важным, и не высказывался. Вообще Андрюша Кравченко был человек действия. Он мог учудить самую невозможную вещь, но высказываться не умел. Уже давно прошло то время, когда он с пренебрежением относился к девушкам, но и он не одобрял слишком строгого приговора Нины.

Школьники смотрели все время на лицо Бориса Петровича, пытаясь угадать его мнение. Учитель только улыбался, слушая их, и высказываться не спешил.

Витя Огринчук не смутился первой неудачей и решил, что ему все же крайне необходимо высказаться. Пообещал самому себе, что будет очень спокойным и выдержанным. После такого обещания, уже ни минуты не колеблясь, начал новую речь:

— Исключать нельзя, — сказал он, и все удивились, как это у Витьки так здорово получилось, — я повторяю, исключать нельзя. Кто знает, почему он… А Нина спешит с выводами.

Здесь Витя почувствовал, что вот сейчас начнутся те же гонки мнений со словами, и попытался остановиться. Из этого ничего не вышло и минуты две все удивленно слушали отрывистые слова, которые слетали с Витиных уст. У него были предложения, вполне продуманные и понятные, но выразить их он не мог.

Совершенно неожиданно для всех сказал:

— Все!

И сел как раз вовремя, потому что Андрюша Кравченко уже начинал смеяться, а Гриша собирался сделать свои ехидные выводы относительно Витиной речи.

Борис Петрович обвел глазами всех школьников, и тогда из–за спины Нины Ивановой прозвучал Клавин голос. Когда она говорила, ее косы болтались в воздухе, а правая рука с вымазанными в чернила пальцами вытягивалась вперед, как у настоящего оратора.

— Мы должны рассмотреть этот вопрос со всех сторон, положительных и отрицательных. — Она точно сказала последние, недавно вычитанные в книге слова, и победно оглядела собрание. — Да, товарищи, положительных и отрицательных.