Николай Богданов - Пропавший лагерь

— Фома, как ты думаешь, ведь самогонщики-то, наверное, в бору скрываются, — толкнул в бок одного из братьев Шурка, вожатый звена «Смычка».

— Беспременно, — встрепенулся Фома.

— Беспременно, — подтянул Ерема и толкнул лаптем сучки в костре. Искры метнулись крупными звездами и, пыхнув, костер осветил палатки.

— Пойдемте завтра, один-то я местности не знаю.

— Что-ж, мы могим, — сказали в один голос опять Фома и Ерема.

В деревне залаяли собаки и пробили на церкви часы.

Потянул ветер и донес обрывки пьяной песни.

— Ишь, каждый раз пьют.

— А в праздники тово боле… — подтянули Фома и Ерема.

— Перед праздниками, знать, и гонят больше.

— А то нешто, вот у нас через три дня престольный праздник, так теперь его день и ночь шпарют.

— Ну?

— Пора, ей-богу.

— По ночам, наверное?

— Ну, конешно, кто же днем-то, это ночью.

— Ах ты, вот сейчас самое время ловить, по огням заметишь.

— О, да, вот да! — подхватили Фома и Ерема.

— Пойдемте. Не побоитесь, а? — вскочил Шурка.

— Ни-ни, мы завсегда.

— Тогда дуем, сейчас меня сменят и пошли, только тсс! Никому — ни слова. Ваську только возьмем и ша!

— Ша! — решили Фома и Ерема.

Скоро Шурка нырнул в палатку и стал будить Ваську. А Фома и Ерема толкнули друг друга локтями, перемигнулись, похлопали клюшками по лаптям и уселись на чурбак.

Вышел Шурка и непроспавшийся Васька. На ходу пристегивали к ремням финки.

Пошли.

Согнувшись, все четверо нырнули под бугор в темноту. Зашипел под ногами парный, теплый песок и зашуршали из-под берега летучие мыши.

Шурка крепче сжал в руке финку и твердо пошел.

— Ну, чую, чертовщины натерпишься, — подумалось почему-то.

Подошли к перевозу.

Паромщик спал на той стороне. Незадача. Гаркнуть нельзя, себя выдашь.

Фома и Ерема почесали затылки.

— Хы…

— Переплыву, — рассердился Шурка.

— А мы-то?

— Лодку подам, у парома отвяжу.

— А править-то можешь?

— Доеду.

Снял трусы, блузу, спустил одну ногу, и она потонула в черной и теплой воде. Плеснулась где-то огромная рыбина. Всхлипнуло в камыше, стало жутко. С колющим под сердце страхом осел Шурка в воду и поплыл, подрагивая и стуча зубами.

Фома и Ерема смотрели не то с усмешкой, не то с восхищением.

Река относила. Шурка вошел в азарт и позабыл страх. Впереди, наконец, выросла черная глыба парома. Схватился за плесневелый мшисто-зеленый канат и вскарабкался. У сторожки покачивалась лодка. Стал отыскивать весло.

Вдруг в сторожке кашлянули, закряхтели, и вывалился Глебыч, протирая глаза.

Шурка, как стоял, так и остался, совсем позабыв, что он в неурочную пору, да притом голый.

Глебыч ахнул, шатнулся, цапнулся за перила и, теряя подштанники, засеменил с парома.

— Свят, свят, свят, свят! — зашелестел его шопот.

Озорной гвоздь поймал его за штанину. Старик пискнул и свалился от страха в яму, вырытую свиньями у берега. Упал и не двигается.

Тут Шурка опомнился.

— Вот старый хрыч, за водяного што ль принял, помрет еще.

Глебыч не колыхнется.

Шурка махнул рукой, снял цепочку, скакнул в лодку — и вниз по течению.

Очнувшийся Глебыч не решился итти на паром и ушел ночевать к церковному сторожу.

Долго ехали по течению; когда черной стеной встал бор с левого бока, направили к берегу и зашуршали по сухому камышу. Рукастые коряги не давали подъехать. От нетерпения Шурка прыгнул прямо в воду, думая— мелко, но почуял — потянуло, как муху в воронку, под громадные коряги. Хотел крикнуть и не успел, как сомкнулась над головой вода.

Фома рванулся за голову, но волос не было и не удержал, рука цапнула край галстука и потянула.

— Пропал бы. Ох, голова! — шлепал губами Ерема. — Черный яр ведь это, так бы сомы и съели.

Пристали к берегу и крепко выжимали мокрое белье. Шурка плясал, чтобы согреться.

— Разведем костер, — посоветывал Васька.

— Ну нет, вся охота пропадет.

Цепляясь за корни, вылезли на бугор.

— Ну… — толкнул Шурка Фому, щелкая зубами.

— Идем прямо, на тропу выйдем, через полчаса самогонщики хвакт появятся.

Все четверо подрались по кустам.

Васька вынул финку и зажал ее в зубы, как делают индейцы и ковбои.

Ночь была черная и душная, но лес дышал, и его дыхание было прохладное и ровное. Затихшая дневная жизнь перегудывала ночными гудами. Пилили сверчки, всхлипывала спугнутая птица и опять затихала. Прорывался шорох от сорвавшегося с сучка глухаря, пищала где-то мышь, пробегал по верхушкам случайный ветер, но но нарушало это лесного покоя.

Ребята шли, и лес не замечал их, и от этого было жутко — лес чужой.

Вдруг что-то ухнуло, вздохнуло, и режущий неприятный хохот глухонемого прорвался откуда-то. Застонал лес.

— Филин.

— Он озорует.

Знали и не боялись, но не хотелось слышать еще этот сумасшедший смех. Перешли просеку, вырубку. Ноги едва волочились, задевали за каждый пень, не хотели итти. Шурка вспомнил сказки про цветущий папоротник в ночь под Ивана-Купала и понимал, почему страшно было искать его, почему казалось искателям, что даже деревья не пускают их к цели.

Шурка улыбался и шел. Обязательно ему надо найти этот цветущий по ночам самогонный папоротник.

Фома и Ерема сопели, пыхтели и самым серьезным образом пробирались вперед.

А Ваське ничего не оставалось делать, как только не отставать от компании.

Бор делался гуще. Сосны и ели были огромные, и казалось ребятам, что они в шахте, а далеко просвечивают клочки неба.

— Стой! — Фома потянул носом воздух, фырча, как лошадь.

Ерема потянул еще больше.

— Есть!

Потянул и Шурка и ничего не учуял, кроме запаха сосны.

— Что есть?

— Дымом чуется справа.

Свернули правей. Шли и поводили носами.

— Тише, — осадил Ерема.

— Туточко, — прошлепал Фома.

И пошли неслышными шагами но лесу.

Чуть отличимый от ночных гудов доплеснулся людской говор. Насторожились. Забила кровь, и шире открылись глаза.

Вдруг Фома ухватил за руку и быстро выдернул за собой.

— Видишь, — глянь!

Между громоздкими рядами сосен протекал отсвет огонька и запах дыма едкого, щекотного.

— Ну, дошли, что дальше?

— Идем ближе.

Снова пробирались по мшистым тропам, ловили обрывки говора и боялись хруста своих ног. Все больше и больше раздвигались громады сосен, и скоро ясно замережил огонь. Но чудной огонь. Точно он был чем придавлен, заглушен и пробирался злой и неспокойный. Вот вырубка, и на ней несколько каких-то бугров земли с пробивающимся огнем. Затаили дух. Увидели людей. Они копошились около огней, заглушая их кусками дерна, переговаривались. Картина была жуткая и таинственная. Точно колдовали какие-то гномы, черные и непонятные. Шурка не мог оторвать глаз.