Леви Хенриксен - Ангел с Чёртова острова [litres]

– Астрид. – Мило Милодрагович взял меня за руку. – Похитителям совершенно нет резона причинять твоим родителям зло. Сперва они должны получить выкуп за Юлленшёльда. И нам намного проще подобраться к их лагерю ночью, когда двое бандитов будут спать.

До заката оставалось еще несколько часов, и я попросила Мило Милодраговича рассказать о своем детстве. О том, каково это – быть младшим из троих братьев. Он рассказал, что вырос на берегу моря и плавать научился едва ли не раньше, чем ходить. Рассказал, как выходил вместе с отцом ловить рыбу. Как по утрам они с братьями несли на рынок ящики с рыбой. Он рассказал о старшем брате, который стал военным и погиб в автокатастрофе. А второй брат начал пить и однажды просто-напросто исчез. Мило Милодрагович рассказал и о стихах, которые писал в те времена. О том, как мечтал стать писателем, но вместо этого стал учителем – так он мог помогать другим. Он говорил густым, глубоким басом, и я подумала, что из него наверняка вышел отличный учитель. Человек с таким голосом мог заставить слушать себя даже самых шумных мальчишек в классе. Я старалась не отвлекаться. Но глаза против воли закрывались, еще немножко, и я бы растворилась в этом чужом открывавшемся передо мной мире, как бывало всегда, когда я слушаю аудиокниги. Я села, по-индейски скрестив ноги. Сидеть так ужасно неудобно, и мама постоянно надо мной подшучивает. Ей прекрасно известно, что таким образом я просто пытаюсь отогнать сон, когда мне уже давно пора ложиться. Мама. Мне вдруг стало ее не хватать – так сильно, что даже дыхание перехватило.

– А что случилось с мамой Сугхру? – спросила я.

Мило Милодрагович потянулся за чашкой чая, остывшего во время его долгих рассказов.

– Злата была любовью всей моей жизни, – сказал он, и я пожалела, что спросила. Не иначе как мне предстоит услышать еще одну печальную историю.

– Знаешь, что означает это имя? – спросил он.

Я покачала головой.

– Оно означает «золото» или «золотая». Моя Злата словно и впрямь была из золота. Поэтому я сразу обратил на нее внимание. Где бы она ни появлялась – все вокруг озарялось светом. И так было до самой ее смерти.

Мне захотелось узнать, погибла ли она во время войны, но думать обо всем этом было так грустно, что я промолчала. Однако Мило Милодрагович снова будто прочел мои мысли.

– Нет. Ее не убили. Она умерла, рожая Сугхру, – сказал Мило и грустно улыбнулся, как, наверное, улыбался, объясняя ученикам одно и то же по нескольку раз.

Дождь громко застучал по сделанной из веток крыше, и хотя холодно мне не было, я плотнее запахнула куртку.

– А как вы попали в Швецию? – спросила я.

– Корнелис Вресвик, – ответил он.

– Это кто? – Мне захотелось рассказать, что моего двоюродного брата тоже зовут Корнелисом.

– Был такой шведский певец. Благодаря ему я выучил шведский.

– Значит, когда вы сюда приехали, то уже знали шведский? – уточнила я.

Он кивнул.

– Я выучил его в университете. Когда был молодым, Югославия была довольно закрытой страной, но однажды в поезде я познакомился со шведом, а у того были кассеты с записями Корнелиса Вресвика. Шведского я тогда не знал, но все равно словно понимал каждое слово в его песнях.

Я подбирала слова. Хотела сказать что-то взрослое. Мудрое. Наподобие тех фраз, от которых бабушка восхищенно хлопает в ладоши и заявляет, что меня ждет большое будущее.

– А имя у него какое-то не шведское, – наконец выпалила я.

Мило Милодрагович беззвучно рассмеялся.

– Верно, – сказал он, – Корнелис родился в Голландии и, по-моему, никогда шведом себя не считал. Мне кажется, он всегда чувствовал себя слегка непохожим на всех остальных.

В груди у меня защемило, и я несколько раз сглотнула. Рассказывая, каково ему в Норвегии, папа часто говорит то же самое. Когда он пошел в школу в Конгсвингере, то уже умел читать и писать, но некоторые одноклассницы все равно дразнили его и говорили, что имя у него звучит как название болезни.

– И вы поехали в Швецию, чтобы с ним познакомиться? – спросила я.

Мило Милодрагович снова улыбнулся своей учительской улыбкой.

– Нет, он умер задолго до того, как я приехал в Швецию. Но, похоронив Сугхру, я просто вышел на дорогу, поймал попутку и доехал до вокзала. Спустя неделю я был в Швеции. Добравшись до Стокгольма, я положил на могилу Корнелиса розу и продолжил путь, – сказал он.

– И куда вы шли? – спросила я.

– Куда ноги несли, – ответил Мило.

На острове у Мило Милодраговича имелось три укромных места. Помимо той пещеры, в которой мы с ним сидели, и той, где мы с мамой и папой ночевали, у него был еще и грот неподалеку от того дерева, где я привязала свою лодку. Но больше всего ему нравилось ночевать прямо под открытым небом, что он и делал, когда на острове никого больше не было.

– Как же вы спите, когда на улице так светло? – удивилась я.

– Я просто закрываю глаза, – ответил он, – а кстати, ты знала, что дельфины спят с открытыми глазами?

– Нет, – призналась я, – этого я не знала. Будем надеяться, что похитители, в отличие от дельфинов, глаза закрывают.

Мило Милодрагович рассмеялся.

– Насколько я могу судить, типам вроде этих быстро все наскучивает. А когда тебе скучно, ты теряешь бдительность, – сказал он.

– Но у них есть оружие, – напомнила ему я.

– Это даже лучше. Они думают, что оружие их защитит, и ошибаются.

– И какой у вас план? – спросила я.

– А ты случайно не привезла с собой магнитофон? – спросил он.

Я покачала головой.

– Звуки – прекрасный способ напугать врагов. В древности германские племена окружали противника и использовали свои щиты в качестве рупора. Их голоса приобретали металлический призвук, а эхо усиливалось. А ты, кстати, знала, что от утиного кряканья эха не бывает?

– Нет, – ответила я, – этого я тоже не знала.

– Если бы в моем магнитофоне не сели батарейки, можно было бы включить музыку и так напугать бандитов. Однажды сюда заявилась компания голландцев, и я испробовал этот прием на них – сработало прекрасно.

– Вы поставили им песни Корнелиса Вресвика? – спросила я.

– Нет, – сказал Мило, – если бы я поставил его песни, голландцы бы тут навсегда остались. Я включил им тибетское горловое пение. Голландцев как ветром сдуло – они даже костер не потушили.

Я кивнула. Понятно, почему они убежали. Тибетское горловое пение похоже на звук, который получается, если водить смычком по толстым струнам виолончели. Я слышала его однажды по телевизору, и потом мне всю ночь снились кошмары.

– Хм. План. Так какой же у нас план? – задумчиво проговорил он. Мы отвлеклись от темы и так долго говорили о посторонних вещах, что про план-то я и забыла.