Евгений Рудашевский - Сердце мглы [litres]

Встреч с воинственными туземцами Скоробогатов не предвидел, однако предполагал, что некоторым участникам экспедиции лучше не возвращаться домой. По меньшей мере тем, кому было известно слишком много. Вот почему Аркадий Иванович без раздумий взял с собой и Артуро с Раулем, и Сальникова с Баникантхой, и Екатерину Васильевну с Корноуховым, и Покачалова. Джунгли большие. И под рукой есть агуаруна, готовые с радостью вспомнить ремесло прадедов.

– Так будет лучше для Лизы, – сказал Аркадий Иванович. – Не хочу, чтобы кто-нибудь начал её шантажировать. История с Городом Солнца не должна испортить ей жизнь.

– Сворачиваем ловушки на Шустова и заметаем следы? – спросил тогда Егоров.

– Именно. Лиза начнёт свою жизнь с начала. Без меня. И без моих грехов. Я не допущу, чтобы ей пришлось платить по моим счетам.

Когда же Илья Абрамович спросил, зачем Скоробогатов берёт Лизу с собой – стоит ли рисковать её жизнью? – Скоробогатов ответил, что обязан с ней проститься.

– Пока не хочу её отпускать. Ты читал дневник Затрапезного, ты знаешь, что это значит.

– Знаю…

С заметанием следов могли возникнуть сложности. Предстояло пройтись по местам, где Скоробогатов ранее надеялся перехватить Шустова-старшего, и заодно заглянуть туда, где они встретить его не ожидали. Например, в Ладакх. Правда, Дима заверил Илью Абрамовича, что побег из Леха Максим организовал самостоятельно, со стороны им никто не помогал. Хорошо, если так.

Тихо переговариваясь – разговоры отвлекали от боли в ноге, – Егоров и Перучо шли вслед за Титусом и Сакеят. Агуаруна обещали вывести к горному хребту чуть южнее четвёртой вершины. Оттуда предстояло подняться на север вдоль скальной линии, чтобы отыскать уцелевших людей Скоробогатова.

Вчерашний ураган не повторялся, но идти по нерасчищенным джунглям было трудно. С бобовых деревьев свешивались гигантские, размером с руку, почерневшие от влаги стручки. Они тяжело падали на землю, и без того усеянную мириадами невзошедших семян. Плодам, сорвавшимся с ветвей, не удавалось пролежать в подножной прели и нескольких часов, они мгновенно теряли свежесть, а вскоре изгнивали и под ботинками сминались в тёмную кашицу разложения.

Егоров без толку размахивал мачете, ронял его, а подобрав, старался идти за спиной индейцев, справлявшихся с расчисткой тропы и без его помощи. Наконец Титус, застряв в податливых, но чересчур вязких зарослях, остановился.

– Кальпар, – прошептал Перучо.

– Что? – запыхавшись, не расслышал Илья Абрамович.

– Кальпар. Свежие заросли, – пояснил проводник. – Такие в джунглях вырастают на росчистях.

– И…

– Кто-то подчистую вырубал этот участок. Жил здесь или выращивал что-нибудь. А потом отступил.

– Это плохо?

Джунгли вскоре ответили на вопрос Ильи Абрамовича. С трудом прорубившись через переплетение худосочных пальм и мягкодревесных лиан, путники вывалились на утоптанную поляну, в центре которой на бамбуковых столбах возвышалась самая настоящая хижина.

Титус предостерегающе поднял руку.

Сакеят пригнулась. Оба агуаруна сняли с плеч винчестеры. Егоров, не понимая, откуда в дикой сельве взялась ухоженная заимка, посмотрел на Перучо. Проводник прошептал что-то неразборчивое и крепче ухватился за мачете. Илья Абрамович понял: они оказались в поселении теней.

Ходульная хижина с пальмовой двускатной крышей напоминала гигантского ощетиненного зверя, притаившегося на лужайке и наслаждавшегося редкой для здешних лесов проймой между кронами деревьев – они не соприкасались друг с другом, позволяя солнечному свету беспрепятственно проходить до самой земли. В длину хижина достигала метров пятнадцати, в ширину – пяти-шести. Её стены и узкий проход кружной веранды были едва различимы под густой чёлкой стрехи. Под приподнятым полом хижины прятался нехитрый индейский скарб. Там же на привязи забавлялись две лысоголовые обезьянки уакари, не обращавшие на чужаков никакого внимания. К входу в хижину вела широкая лесенка из расщеплённых пальмовых стволов, уложенных и закреплённых горбом вниз. От лесенки в стороны расходились две различимые тропы. Одна уводила в перелесок, за которым просвечивал ещё один расчищенный участок, другая пересекала поляну и ныряла в узкую просеку лесной гущины.

Отдельными рядами возле черты леса висели похожие на щиты растяжки из тёмных шкур каймана. Вдоль тропинок лежали комловатые чурки, свежеповаленные и зачищенные брёвна, какие-то изделия из коры и лыка и многое другое, чего Егоров не знал ни по названию, ни по назначению. Подобная дикость мало интересовала Илью Абрамовича, пока он не заметил под хижиной – в том месте, где резвились обезьяны, – увесистую глыбу шлифованного камня. Вроде тумбы, наковальни или жертвенника, трудно сказать. Не так важно, как туземцы использовали глыбу. Важно, где они её раздобыли. Егоров, позабыв усталость и страх перед дикарями, разглядел на ней простенький узор.

– Будь я проклят, – выдохнул Илья Абрамович.

Медведь с закинутой на плечо секирой. Егоров хорошо знал этот символ. Знал и девиз, обычно красовавшийся над головой медведя. «Слава трудом рожденна». Да, на камне под дикарской хижиной в глубине перуанских джунглей неизвестный резчик выбил узнаваемый товарный ярлык Большой ярославской мануфактуры. Мануфактуры, принадлежавшей Алексею Ивановичу Затрапезному.

Осмотреть ярлык и вообще приблизиться к хижине Егорову никто не позволил. Его насилу затянули назад, в проход через прореженный кальпар. Илья Абрамович не возражал. Знал, что нельзя рисковать, что в поселении могут оказаться мужчины, а если не будет мужчин, то найдутся женщины, которые разъярятся не меньше, чем их мужья. Титус заявил, что поведёт всех ещё более глубокой дугой, боялся наткнуться на туземцев.

Егоров первое время даже не вспоминал зудевшую и расчёсанную в кровь ногу. Увиденное поразило его. Ведь Илья Абрамович никогда по-настоящему не верил ни в дневниковые записи Затрапезного, ни в само существование Города Солнца. Теперь готов был поверить во всё разом. Ночью, засыпая в невообразимой теснине влажного леса, поклялся себе, что не даст Скоробогатову схоронить тайну возрождённого Эдема. Нет, придёт время, и Егоров опубликует все данные. Пусть люди знают. Имеют право знать. Разве может быть иначе?

На следующий день путники забрели в топкую жижу. Тащились по щиколотку в воде, источавшей мускусное зловоние и затхлые ароматы торфа. Переполненная гниющей растительностью, вода пенилась под каждым шагом, оставляла на брючинах липкие разводы. Яркие бутоны на притопленных кустах примешивали к общим запахам сладкий привкус цветения, отчего тошнота лишь усиливалась.