Евгений Рудашевский - Сердце мглы [litres]

С высоты осмотреть город в деталях не удавалось. Котловину, как и вершину, как и скальные накаты вокруг, покрывала густая растительность с редкими проплешинами обвалов и нетронутых зданий. Так походный котелок, вовремя не отмытый от остатков еды, быстро зарастает пушистой плесенью; она скрывает его бортики, не позволяет разобрать, чем именно в последний раз кормились путешественники. Возрождённый Эдем был явно заброшен. Безумное предположение Гаспара Дельгадо, что его населяют потомки соляриев, не оправдалось. Покачалов понимал, что старик-отшельник – лучшее, на что путники могли рассчитывать в цветущем могильнике, хотя с происхождением старика ещё предстояло разобраться.

Дно котловины было ступенчатым, делилось на три яруса. Нижний ярус зарос больше других. Судя по тёмно-зелёным, почти чёрным переплетённым кронам, там лежало болото. Затрапезный и дель Кампо в своё время наверняка столкнулись с необходимостью его осушить, для чего и вывезли из России пятьдесят ярославских рабочих; у них был соответствующий опыт – они «приняли участие в строительстве Ярославской мануфактуры или , по крайней мере , были сыновьями тех , кто в кратчайшие четыре года осушил непроходимые болота на берегу Которосли» . Плетёнка болотистого леса скрывала возведённые на первом ярусе строения, и лишь некоторые из них, по центру и по краям, приподнимали над её мрачным пологом безжизненные остовы своих стен.

Средний ярус просматривался значительно лучше и представлял собой настоящий колониальный квартал, разорённый джунглями, но сохранивший очертания мощёных улочек и прямоугольных домов. По центру квартала была заметна круглая площадь с каменным помостом, угадывались закрытые со всех сторон дворики, обомшелые фонтаны и каменные бассейны. Вокруг площади теснились наиболее высокие здания, а выше всех вздымался гигантский фикус, оседлавший башню или колокольню – отсюда не разобрать. Его пышная, разлапистая крона вытягивалась до уровня верхнего яруса.

Если верить скрытому полотну Александра Берга, домá среднего яруса некогда были оштукатурены, украшены пёстрой росписью и ликами Инти-Виракочи. Их покрывали двускатные черепичные крыши, а на стенах красовались резные наличники. Ничего подобного Покачалов с высоты не разглядел. За два с половиной века штукатурка осыпалась, кровли обрушились и некогда ухоженные дома превратились в тёмно-красные кирпичные коробки, иные вовсе лежали грудой кирпичного лома.

Наконец, верхний ярус был застроен каменными домами, чьи светло-серые силуэты проглядывали из-под налёта зелени и цветущих бутонов. Колониальных строений Покачалов там не разглядел и заключил, что третий ярус был отдан под индейский квартал, пусть и довольно необычный из-за вполне европейского сплетения узких улиц и заметных даже с высоты водоотводных каналов.

Один ярус с другим соединяли пролёты широких ступеней без балюстрады, причём лестница между средним и верхним ярусом заодно выполняла роль моста – в арке под ней светлел шустрый поток, должно быть, устремлявшийся ниже по хребту и в конце концов впадавший в речку у руин крепостного поселения.

– Нужно идти, – Аня коснулась плеча Никиты.

Покачалов, увлечённый осмотром Города Солнца, вздрогнул. Вздохнув, согласился отойти от парапета. Не хотел торопиться. Предпочёл бы сделать первую стоянку здесь, на площадке; лишь вдоволь налюбовавшись видом сверху, спуститься вниз. Шустов-старший всегда так поступал. Мог рваться через тысячи километров в поисках какой-нибудь древности, не считаться с усталостью и страхами спутников, подгонять всех и самого себя, а потом, обнаружив древность и убедившись, что она в его власти, резко остановиться и дальше продвигаться к ней с кропотливостью бережливого археолога. Возможно, Покачалов уговорил бы остальных осматривать Город Солнца без спешки и уж точно не спускаться в его кварталы столь беспечным шагом, однако вынужденно последовал за стариком. Наличие проводника, хоть и подозрительного, изменило общий настрой. Страх перед неизведанным ослаб.

Максим приторочил к верхнему клапану своего рюкзака несколько свёртков с мясом мазамы, остальные свёртки забрал отшельник. Он перевязал их в единый куль, прикрепил к нему кожаный ремень и, подобно тому как поступали агуаруна, забросил куль на спину, а ремень пропустил по лбу, оставив руки свободными. Ни оружия, ни трости у старика не было, хотя шёл он тяжело, будто хромая на обе ноги. Кажется, упади, и уже не поднимется – переломает кости и рассыплется в труху.

Старику было лет семьдесят, не меньше. Возможно, именно возраст и общая слабость вынудили его до конца дней поселиться отшельником в Городе Солнца. Скоробогатов и Дима явно предпочли бы вначале допросить незнакомца и уж потом следовать за ним, но доверились Максиму. Предоставили ему общаться со стариком и ждали, когда Шустов-младший от общих фраз и улыбок перейдёт к вопросам. Аня, вынужденная переводить каждое слово, от них не отставала. Старик неспешно приблизился к началу лестницы, уводившей вниз с площадки. Обернувшись, неожиданно спросил:

– С вами кто-то ещё?

Максим оглянулся на расщелину, из которой недавно выбежал Скоробогатов, а следом выбежали и остальные путники, предвкушавшие встречу с Городом Солнца. Максим смотрел с сомнением, будто ждал, что увидит преследователей – не то безголовых туземцев, не то базальтовых ягуаров. Покачалов с удивлением отметил, что на кромках проёма высечены горельефы Инти-Виракочи. Возможно, они задумывались как стражи, но смотрелись скорее приветливо из-за традиционно пустовавших рук.

– Мы одни, – наконец ответил Максим.

Отшельник вновь устремился к лестнице. Края лубяного плаща чуть разошлись, и Покачалов заметил, что под плащ поддета кожаная жилетка, такая же лоскутная и грубая, как брюки.

– Куда мы идём? – спросил Максим.

Старик, не оборачиваясь, крючковатым пальцем указал на дно котловины. Покачалову стало не по себе. Возрождённый Эдем, пусть и давно заброшенный, таил слишком много загадок. Вспомнились умиравшие у себя на родине и возрождавшиеся здесь мастера из приходной книги. Вспомнились благостные обещания «Эль соль де ля либертад» и полные ужаса картины Оскара Вердехо. «Мужчина целиком объят пламенем , и своим образом , а прежде всего искажённым лицом , выражает наивысшее страдание , отпущенное живому человеку и , повсему , уготованное ему в аду за самые страшные из грехов» . Странно, что муки ада были нарисованы в месте, разрекламированном как Эдем.

– Хорошо бы на средний или верхний ярус, – пробурчал Покачалов.

– Что? – переспросил его шагавший рядом Дима.