Евгений Рудашевский - Сердце мглы [litres]

Максим не был готов увидеть мумию Шустова. Отказывался покидать дно котловины. Не хотел случайно забрести в святилище, где чавинцы и солярии хранили злосчастное сердце мглы. Страх увидеть мумию родного отца заглушил отцовский голос внутри, и Максим почувствовал себя одиноким. Не помогали даже слова и объятия Ани. Когда же Лиза попросила помочь Скоробогатову – никаких сомнений, тот первым делом отправился на поиски сердца мглы, – Максим понял, что пришло время одолеть свой страх. Неудивительно, что Лиза отказалась точно сказать, куда они идут. Наверняка осмотрела мумию Шустова и боялась признаться в этом Максиму.

Путники собрали бивак, обогнули храм-мечеть и вышли на центральную площадь. Оттуда вслед за Лизой направились по знакомой, изученной со всеми её закоулками осевой улице среднего яруса. Лиза ориентировалась здесь не так хорошо, но уверенно вела их вперёд, к лестнице на верхний ярус. Путники прошли возле здания, которое Покачалов называл театром. Над арочным входом в театр красовалось диковинное изваяние русалки с широким загнутым хвостом и пятиструнной чаранго, прикрывавшей её обнажённую грудь. Следом прошли мимо резных колонн местной библиотеки с давно изгнившим собранием книг и мимо обрушенных стен больницы. Наконец свернули на другую улицу за самым богатым зданием из тех, что стояли поодаль от центральной площади, – Покачалов нарёк его Домом основателей.

В Доме основателей Максим с Аней, Димой и Никитой за последние дни провели немало часов. Покачалов в нём повсюду видел отсылки к шедеврам европейского мудехара, скрытые цитаты и образы, которые называл «полемикой в камне» – по его словам, они лучше любых книг передавали отношение Затрапезного и дель Кампо к их детищу. Особенно его впечатлил приёмный зал с колоннами и расположенным по центру фонтаном. Колонн было бесчисленное множество, к тому же они располагались близко, в двух-трёх метрах друг от друга, и заросший филодендроном зал превратился в настоящий лес, чьи пределы терялись в сумеречной дали стен.

– Безграничная вселенная с мириадами затерянных в ней миров, – шептал Покачалов.

Двухъярусная аркада на колоннах, их количество, архивольты с клинчатыми камнями – всё это напоминало ему интерьер Большой мечети в Кордове, но главной особенностью приёмного зала Никита назвал уцелевшие на стенах изразцы с письменами. Уже привычной «готической вязью» на изразцах были выписаны цитаты из текстов Аверроэсы, проживавшего в Кордове и заявлявшего ещё в двенадцатом веке, что человеческий разум способен постичь самые глубокие из тайн Вселенной. Знаменитый кади сомневался в бессмертии души, говорил, что наш мир изначально вечен – не было ни акта творения, ни творца. Цитаты представлялись Максиму обычными отсылками к философии и поэзии процветавшего на территории Испании мусульманского аль-Андалуса, но Покачалов видел в них прямой выпад против Кампанеллы, идеалы которого взялись воплотить основатели Города Солнца. Они отказались слепо следовать его убеждениям. Ведь сам Кампанелла писал, что мир был именно «создан, а не существовал от века». В итоге солярии Кампанеллы презирали Аристотеля, а солярии Затрапезного им восхищались и ставили его бюсты в нишах своих спален.

– А вот и прекрасные статуи знаменитых мужей , – рассмеялся Дима, увидев череду бюстов в изголовье богатой опочивальни.

Ковровые панно, разделённые резной каймой, и кессонированный потолок с глубокими ячейками в одном из залов Дома основателей напомнили Покачалову севильский Дом Пилата. Вытянутый прямоугольный бассейн в просторном дворе заставил его вспомнить интерьеры Альгамбры и севильского Алькасара. Никита считывал культурные отсылки, видел явные заимствования и потому с подлинным упоением отмечал их перекличку и причудливое смешение в горной архитектуре соляриев. Максим разделял его чувства, но, равно как и Дима, больше интересовался резными, скульптурными или изразцовыми сценами, отсылавшими к истории Перу. Таких сцен в Доме основателей было много. Они встречались и в других зданиях. Основатели возрождённого Эдема будто взялись переосмыслить колонизацию Нового Света, согласились признать вину испанских конкистадоров. Сложно сказать, насколько их самобичевание было искренним. Возможно, оно стало частью вынужденной сделки с ренегадо – пропуском в сердце мглы, требовавшим от своих последователей душевной чистоты и внутренней свободы.

– Или на них повлияла его близость, – заметила Аня, когда они вчера днём обсуждали очередную «повинную» сцену, на которой изображались ядовитые, лишённые вентиляции шахты Уанкавелике. Индейцы, добывавшие там ртуть, весь день проводили в удушающей жаре, затем поднимались на поверхность, дышали холодным воздухом гор, в итоге умирали от воспаления лёгких.

– Повлияла чья близость? – не понял Дима.

– Сердца мглы. Основатели, они… Пока разбирали завалы храмового комплекса и готовились к строительству первых домов, испытали на себе его воздействие. Ведь нам сказали, что сердце мглы влияет на всю котловину.

– О да. Я уже чувствую, как умнею. С минуты на минуту обрету просветление.

– Поживи тут пару лет, может, и почувствуешь.

– Думаю, Аня права, – заметил Максим.

– И ты туда же? – ужаснулся Дима.

– Сердце мглы влияло на основателей. Ведь они в него верили. Постепенно убедили самих себя, что меняются. В итоге действительно изменились.

Помимо прочего, Покачалову попадались изображения индейцев, которых конкистадоры тысячами загоняли в амазонские экспедиции в поисках Эльдорадо. Заставляли их нести поклажу. Надевали на них ошейники и связывали в единую цепочку. Если кто-то из носильщиков заболевал или умирал, ему отрубали голову, чтобы не тратить время на возню с ошейником. Встречались изображения самих конных конкистадоров, больше похожих на закованных в металлические панцири кентавров. Надпись над ними гласила: «Este oro comemos».

– «Мы едим это золото», – перевела Аня.

– Инки подозревали, что испанцы едят золото, – пояснил Дима. – Не могли иначе объяснить, зачем оно им в таких количествах. Думали, что испанцы золотом кормят даже лошадей. Видели, как те жуют металлические удила, вот и нафантазировали.

Множество «повинных» сцен в Городе Солнца было посвящено массовым самоубийствам индейцев после крещения. Как пояснил Дима, миссионеры принуждали инков хоронить умерших в земле, по христианскому обычаю. Для индейцев это было худшим наказанием. Они считали, что тяжесть земли и камней давит на покойника, заставляет его мучиться в загробном мире. Многие тайком выкапывали тела родственников и прятали их высоко в горах. Затем, освоившись с правилами христианства, научились фальсифицировать самоубийство погибших членов семьи – знали, что уберегут их от кладбища. Ложные самоубийства не прекращались несколько веков, продолжались и в конце восемнадцатого века, так что плантатор дель Кампо наверняка знал о них. Неудивительно, что он решил использовать их в качестве сюжета для «повинных» сцен.