Евгений Рудашевский - Сердце мглы [litres]

Аня, осторожно поглядывая на отдалявшегося старика, приблизилась к брату.

– Какой ещё колпак? – не понял Покачалов.

– Я Максу с Аней рассказывал… Помнишь, на Титикаке?

– На Титикхакхе , – поправила его Аня.

– Да-да… Так вот, я рассказывал о теории одного кембриджского профессора. Он считал, что в каждом из нас от рождения заключён Весь Разум, божественное всеведение. В данном случае – частичка бога-ягуара. А мозг играет роль редуцирующего клапана. Вроде колпака с прорезями, надетого на Весь Разум. Из прорезей наружу выбивается тоненький ручеёк Великого знания. А если снять колпак целиком, то биологическое выживание для нас станет невозможным. Мы затеряемся в безграничности истинного Разума. Всё равно что…

– …поднять таинственный покров карающей богини , – договорил за него Максим. – Увидеть бессмертного чела небесное сиянье и сгореть. Замечательная история. Нам лучше не отставать. Идём.

Максиму казалось, что они идут в карьер, где чавинцы и солярии добывали строительный камень. Значит, никакого сердца мглы тут быть не могло. Зачем же Скоробогатов сюда полез? Может, пошёл наугад и его придавило валуном? В кого он тогда стрелял из винчестера? Почему Лиза не хотела говорить, что именно случилось с её отцом?… Максим тряхнул головой, отстраняя ненужные мысли. Догнав старика, продолжил мельком осматривать резную летопись Города Солнца, надеясь выхватить какой-нибудь важный символ, пояснявший, куда именно ведёт скальный коридор. Жалел, что видит лишь половину символов – те, что лежали выше двух метров, терялись в сумеречной дымке. Максим тщетно пробовал высветить их фонариком.

Встречая знакомые и понятные рельефы, Дима и Покачалов поочерёдно вскрикивали:

– Вот!

Аня с Максимом подбегали к ним, чтобы на ходу самим увидеть ягуара, приведшего первого из чавинцев в горную котловину, возведение храмового комплекса, события долгих восьми веков, когда дети ягуара жили в нём: рождались в облике младенцев с приподнятой пухлой губой, обнажавшей звериные клыки, и умирали с наполовину кошачьим лицом. В летописи был отмечен исход чавинцев, их странствование по горным и прибрежным долинам, их бесславное возвращение, появление теней и долгие века их караула.

– Тени продолжали приходить сюда, чтобы отмечать каждый прошедший век, – заключил Покачалов. – Не хотели прерывать летопись.

Максим отметил, что после сцен с появлением теней и победы джунглей над опустевшим храмовым комплексом резьба становилась всё более примитивной. Больше не было ни горельефов, ни барельефов – лишь обобщённые зарисовки, из них удавалось выхватить изображения людей с громоздкими ушными вставками и людей в пузырчатых панцирях, с удлинённым телом и хвостом. Тени изредка пускали гостей в котловину, а потом, разочаровавшись в гостях, их убивали.

– А вот и наши Затрапезный с дель Кампо, – Аня отметила рубеж, за которым летопись вернула себе разнообразие и художественное мастерство. – Тут начали трудиться мастера из «Эль соль де ля либертад».

– Не забывай, – постукивая тростью и не отставая от остальных, промолвил Дима, – поначалу дель Кампо приглашал южноамериканских мастеров. Из Гватемалы, из Боготы, из Кито. Может, и они тут отметились.

– Дель Кампо быстро от них отказался, – возразил Максим. – Понял, что они разболтают про Город Солнца. Брать местных было опасно. И дель Кампо догадался выписывать мастеров из Европы. Может, поэтому с радостью брал русских, французов. Вряд ли они говорили по-испански. Значит, сбежав из Города Солнца, добравшись до Лимы, всё равно не смогли бы ничего объяснить. Скитались бы там бездомными, в итоге просто сгинули бы в перуанских подворотнях.

Отшельник, неловко шагая на болезненно тонких ногах, покачивая длинными седыми волосами, продолжал вести путников по тоннелю, и они, перебегая от стены к стене, торопливо переговаривались, обсуждали детали летописной резьбы и находили подтверждение всему, что слышали от старика. Среди прочего Максим разглядел осушение болота на нижнем ярусе, строительство лестниц, возведение змеиного храма Мамы Окльо, башнеобразной колокольни и многих других знакомых зданий. Разглядел и отсылки к тому, как дель Кампо фальсифицировал пожары, эпидемии на своей плантации, в действительности переправляя собственное имущество и принадлежавших ему рабов в Город Солнца. Дима отметил сцену с сожжением вещей – часть закупленных дель Кампо предметов роскоши ежегодно отправлялась в огонь. Максим увидел тут символичное отречение от привязанности к мирскому. Дима, возразив, назвал это отсылкой к инкам, для которых сжигание дорогих вещей было ещё одним способом «потреблять ценности».

– Показывали остальным силу своей власти. Мы властелины. Мы можем даже сжечь своё богатство, если захотим, потому что властвуем над предметами так же, как властвуем над собственными желаниями.

Старик впереди остановился и рассматривал стену справа. Нагнав его, Максим увидел наиболее проработанную, детализованную из встреченных ранее страниц каменной летописи – глубокую нишу, метра три в ширину и полтора в высоту. В нише прятался горельеф, воспроизводивший сцену, которую Максим уже видел на стенах каанчей в крепостном поселении. Десятки обнажённых мужчин и женщин устремлялись к цилиндрическому предмету, в крепостном поселении напоминавшему кактус или дверной проём, здесь же казавшемуся копией чавинского Ланзона. Люди, стоявшие в конце очереди, выглядели самыми обычными – с распущенными волосами, с несовершенными человеческими телами и стыдливо скрещёнными руками. Чем ближе люди оказывались к копьеобразному монолиту, тем больше менялась их внешность. В ней проступали звериные черты: нос делался более выпуклым, в приоткрытых ртах обозначались острые клыки. Тело обретало правильные, симметричные очертания. Всякий намёк на стыдливость исчезал, а волосы оказывались стянутыми в тугой пучок на макушке. Люди, изображённые возле Ланзона, окончательно теряли человеческий облик. Становились наполовину ягуарами с зияющими отверстиями глаз и выпущенными из пальцев когтями. Из носа густыми потоками вытекала слизь, постепенно окутывавшая грудь и спину, точнее, их пеленающая, словно люди-ягуары сами заворачивали себя в кокон и так входили в монолит.

– Что это? – тихо спросил Максим.

Аня, стоявшая рядом с ним, так же тихо перевела его вопрос.

– То, о чём ты спрашивал с первых дней, – ответил старик, не отводя взгляда от барельефа. В его голосе не было ни грусти, ни задора. Ни одной различимой эмоции. – Плантатор и некоторые из мастеров прошли последнюю проверку. Встав у сердца мглы, не увидели снов.

– Не увидели снов ? – не понял Максим.