Евгений Рудашевский - Сердце мглы [litres]

– Сердце мглы показывает тебе твои привязанности. Чем больше их, тем сложнее. Они струятся перед тобой пёстрым калейдоскопом, за ним ты не различаешь самогó сердца. И лишь тот, кого не отвлечёт ни один посторонний образ, сможет найти дорогу внутрь.

– В Дом Соломона? – неуверенно спросил Максим.

– Как заметил твой друг, «Дом Соломона» – имя, не имеющее смысла. Хотя… великое знание можно назвать именно домом, куда ты возвращаешься. Остаёшься собой, но становишься совершенным. Находишь первопричину всего сущего и растворяешься в ней. В нашем мире свободен тот, кому нечего терять. В великом знании ты обретаешь иную, истинную свободу. Она ведёт к обладанию вселенной. Ты становишься с ней единым. Войдя в сердце мглы, ты обрываешь непрерывность своего сознания. Оно больше не меняет физическую оболочку, выходит за пределы причинно-следственной связи. Встаёт над известной нам логикой.

Максим ждал, что Покачалов, по обычаю, начнёт ворчать и фыркать. Но Никита лишь повторил слова Борхеса:

– «Ты пробудился не к бдению , а к предыдущему сну . А этот сон в свою очередь заключён в другом , итак до бесконечности , равной числу песчинок» .

– Вы думаете, это правда? Правда, что сердце мглы открывает человеку какие-то особые знания?

– Может, не надо? – тихонько спросила Аня.

– Переведи. Думаю, он ответит. Сам привёл нас сюда. Больше не хочет прятаться.

Аня перевела вопрос Максима.

Старик долго молчал. Затем повернулся к путникам лицом. Его сухие губы, едва различимые под длинными седыми усами, изогнулись в подобие улыбки.

– Неважно, правда это или нет, – наконец ответил отшельник. – Важно, на что ты готов, окажись это правдой. Ты устанавливаешь приоритеты в большем, чтобы сообразно поступать в малом. Выбрав тропу, идёшь вперёд. Однажды достигнешь желанного, пусть и не сумеешь заранее угадать его форму.

– Ну началось… – не сдержался Покачалов.

Максиму было приятно услышать причитания Никиты. Они отрезвляли. Было нечто тягучее, завораживающее в словах старика. Неудивительно! Ведь их произносил ветхий отшельник, стоя перед каменной летописью заброшенного Города Солнца. Тут любая околесица начнёт завораживать. Подумав так, Максим сбросил оцепенение и спросил:

– Все солярии ушли в сердце мглы?

– Нет. – Старик вновь повёл путников дальше по скальному коридору. – Лишь малая часть.

– А русский мануфактурщик?

– Он не смог.

– Что с ним случилось?

– Он потерял рассудок. Сумел выбраться из котловины. Окончил свои дни на побережье, вдали отсюда.

– С ума сойти! – отозвался Дима. – Наверное, закончил, как и его мать. Помнишь? Она ведь тоже тронулась. И спилась. «Вдова Затрапезного мечется как бешеная , потому что всегда пьяна : кусает , дерёт , кидается ножами» .

– Почему остальные не получили обещанное знание?

Максим и Аня шли рядом со стариком. Дима и Покачалов шагали им вслед.

– Отблески сердца мглы лишили их чувств, к которым они были привязаны больше, чем к любому из живых людей. Мастера не смирились с тем, что их творчество – лишь путь, а не цель. Держались за него. Лишившись чувств и эмоций внутри, стали искать их снаружи.

– Что это значит?

– Смотрите сами. – Старик указал на стены тоннеля.

После горельефа с людьми, входящими в сердце мглы, каменная летопись вновь изменилась. Сузилась, теперь едва поднимаясь на полтора метра от пола и позволяя осмотреть себя целиком, упростилась до незамысловатых, порой торопливо нанесённых узоров.

– Они убивали друг друга? – поражённый, спросил Дима. – Сжигали друг друга, охотились, пытали… Или я чего-то не понимаю?

– Они искали чистых эмоций. Заживо сжигали людей на центральной площади, чтобы увидеть страх и страдание, чтобы зарисовать их с натуры – перенести на полотно в незамутнённом виде. На глазах матери убивали ребёнка и наблюдали за ней. Запирали подростков в клетку и следили, как они меняются в заключении, а потом выпускали, позволяли им привести себя в порядок и тут же зарисовывали радость в их глазах. Устраивали игры и соревнования, где поражение означало смерть, а уцелевшего победителя превращали в натурщика. Солярии верили, что через познание чистых эмоций познáют бога.

Максим вспомнил картины Вердехо. Догадался, что сжигание людей устраивалось на помосте – в том самом месте, где отшельник обустроил себе костровище и где они сами провели первую ночь. Вздрогнул от отвращения. Не стал говорить об этом Ане.

Рисунки на скальной стене становились более исступлёнными, превращая летопись в оттиски безумия. Безграничная творческая свобода привела соляриев к вышелушиванию из человека его болезненных желаний и к открытому потворству им. Изображённые сцены внушали отвращение и жалость. Убийства, насилие, жестокость, безудержное веселье посреди залитых кровью улиц и одинокие образы проповедников, призывавших других опомниться, а в ответ получавших насмешки и удары камнями. Люди, запертые в клетку. Люди распятые или подвешенные. Клубок из сочленённых людей. Похоть, ненависть, осквернение. И в первую очередь солярии хватали индейцев. Нарушили изначальное равенство, установив диктат наиболее одарённых мастеров – тех, кто доподлинно изображал самые яркие чувства.

Аня перехватила руку Максима. Он услышал её взволнованное дыхание. Скальный коридор как никогда казался тесным и затхлым. Аня достала из кармана заряженный динамо-фонарик. Включила его. Светлее не стало, однако выключать фонарик Аня не хотела.

Судя по обрывочным рисункам на стенах, которые под конец тянулись узенькой полоской наспех сделанных насечек, Город Солнца превратился в ловушку для новоприбывших мастеров. Вместо возрождённого Эдема они открывали пышущий котёл воплощённого ада. Никакие идеалы Кампанеллы не помогли. Солярии оказались не готовы к полученному знанию. Возможно, чавинцы в своё время предвидели, что нечто подобное случится с индейскими царствами, если те получат доступ к сердцу мглы. Максим до боли стиснул зубы. Запутался. Отрицал возможность «великого знания», насилу представлял сердце мглы нелепым артефактом. Вокруг артефакта за несколько тысячелетий разрослась многослойная, запутанная легенда. Благодаря одному только размаху, вплетающему жизни сотни поколений, она протискивалась из мифологической плоскости в объём реальной жизни, как из камня наружу вытягивались фигуры горельефов. Вновь не было времени разбираться в собственных мыслях. Оставалось идти вперёд и слепыми глазами осматривать следы давно забытой истории.

– Неудивительно, что из Города Солнца сбежали все, кто мог, – заметил Дима. – И понятно, почему последние картины Вердехо были «воплощением животного ужаса» .