Хелен Купер - Где-то там гиппопотам

– Именно так, – Констанция двигалась на удивление легко. – Какой же он посторонний, если он мой родственник и наследник. Где ему еще быть, как не здесь? А вот эта дама уж точно посторонняя. Ей тут делать нечего. Она, бедняжка, явно не в себе.

Снова шум и гам: истерические вопли Тары Лед, решительные голоса полицейских, спокойные объяснения Констанции. А Бен вдруг чуть не расплакался, как маленький. Но мама была рядом, она улыбалась, обнимала его, поглаживала по плечу и шептала:

– Успокойся, милый. Это была ужасная ночь. Нет, прекрасная. Все будет хорошо. Я так тобой горжусь. Тобой все гордятся.

И Бен сразу понял, о ком она.

Двое полицейских постарше увели Тару Лед, а она продолжала орать не переставая. Молодой полицейский остался, чтобы составить протокол. Он был рад задержаться подольше и с восторгом оглядывался вокруг. Утренний свет заливал музей, каждая шерстинка и каждое перышко каждого экспоната золотились в нежарких солнечных лучах, полированные деревянные шкафы и металлические конструкции посверкивали на солнце.

– Ночь была длинная, мы все устали, – вздохнула Констанция. – Как вы думаете, офицер, не подняться ли нам наверх, там всем будет куда удобнее.

Полицейский поддерживал маму с одной стороны, Бен – с другой. А может, это она поддерживала Бена, трудно сказать. Все расселись у камина с чашками горячего чая. Откуда-то появились аппетитные тосты с медом. Было уютно и тепло, и Бен начал клевать носом.

– До чего же тут здорово, – снова и снова повторял полицейский. – Я должен немедленно привести сюда детишек.

– Обязательно приводите, – сказала Констанция, обменявшись лукавым взглядом с мамой. – Мы теперь будем открыты гораздо чаще.

Полицейский напомнил, что им надо потребовать от городского совета компенсацию за залитый водой участок вокруг музея.

– Им следует получше следить за плотиной. Пусть возмещают вам ущерб.

Мама кивнула, ей тоже казалось, что город сможет выделить какие-нибудь средства.

Они так увлеклись своими взрослыми разговорами, что Бен свернулся калачиком на мягком диване. Но прежде чем закрыть глаза, он убедился, что лампа-иглобрюх и венецианская лодочка тоже на своих местах.

Он на минуту встрепенулся, когда услышал, что полицейский говорит о музейном магазинчике. От них всегда есть прок, и посетителям они нравятся. Мама улыбнулась и сказала, что не прочь попробовать поторговать на новом месте, и Констанция очень обрадовалась. Бену сразу же пришла в голову новая блестящая идея. Но тут иглобрюх подмигнул, и он понял: пусть взрослые обсуждают свои взрослые дела и думают, что сами все придумали, – может, что-нибудь тогда сделают. Лучше поуютней устроиться на зеленых бархатных подушках поближе к потрескивающему камину. Хотелось, конечно, больше услышать о планах открытия магазина, но в тепле его разморило, глаза сами собой закрывались.

Перед тем как крепко уснуть, он еще расслышал шепот землеройки:

– Говорили мы тебе, все будет в порядке. Если семья снова вместе – ничего плохого случиться не может. Так и получилось – благодаря тебе.

Бен не успел спросить почему – он уже спал.

В июне Констанция Гарнер-Ги пригласила всех друзей музея на прием. Кто только не получил приглашение!

Вот такое:

На этот раз на обороте каждого приглашения стоял адрес музея и новые, куда более долгие часы работы – вдруг кто-то не сумеет прийти на торжественный прием, тогда можно сходить в музей в другой день. Или вернуться еще раз, и третий, и четвертый. Как ни удивительно, вернуться захотели все.

Бену с мамой приглашение не полагалось. Они уже и так переехали в музей и устроились на верхнем этаже в мансарде, которая стояла пустой с того времени, когда в ней жил Монтгомери Гарнер-Ги.

Там, конечно, все углы были затянуты столетней паутиной и покрыты толстым слоем пыли – пришлось их вычистить, переселить пауков, передвинуть огромную клетку с чучелами колибри, вынести три модели сенегальских поселений и одного механического лебедя. Получилось уютное жилище, полное света и счастливых воспоминаний. Мансарда была значительно больше их полуподвальной квартирки. И куда приятнее и веселей.

Погода в июне оказалась идеальной – непрерывно шел дождь и дул пронзительный ветер, так что все пикники, партии в крокет и все прочее отменились сами собой, и все-все-все пришли в музей на торжественный прием. Даже мэр и члены городского совета пришли извиняться за причиненный наводнением ущерб.

Молодой полицейский привел всю семью и кучу друзей, которые в этот день были не на дежурстве (и любили музеи). Пришли учителя из школы Бена, его друзья и их родители, множество маминых постоянных покупателей из старого магазинчика. Они обещали рассказывать всем и каждому, какой это замечательный музей, и особенно теперь, когда Научный музей закрылся без объяснения причин и неизвестно когда откроется. Действительно, почему же он закрылся? Ходили слухи, что его директор – некая мисс Лед – взяла отпуск по состоянию здоровья; кто-то объяснял, что у нее нервы расшалились. В любом случае, пропала она надолго, и маловероятно, что вернется к исполнению своих обязанностей.

В день торжественного приема двери в музей открывались и закрывались безостановочно, как по волшебству. Внутри, в вестибюле, стояла Констанция Гарнер-Ги и приветствовала гостей. На ней было новое синее платье, невероятно элегантное. Оно придавало ей вид слегка поникшего василька.

– Выглядит изумительно для своего возраста, – повторяли взрослые.

Сколько же ей все-таки лет? Трудно сказать. Но открытия и закрытия ей были явно не в новинку.

Кто решится спросить почтенную даму, сколько ей лет? Это же невежливо. Сама Констанция своих тайн не раскрывала, да и пчелы помалкивали. Старушка улыбалась чудесной улыбкой – такой же, как у девочки на портрете, – и приглашала посетителей осматривать залы музея в любом порядке.

Возле нее на маленьком столе стояли серебряные часы в форме лодочки, а рядом – специально ради торжества – сидел на жердочке сыч. Разумеется, чучело, но детям разрешали его потрогать – только осторожно. В этот день всем хотелось его погладить, и притом осторожно, покуда они не замечали чудесный новенький магазинчик в соседнем зале, том самом, где когда-то хранилась коллекция птичьих яиц.