Евгений Рудашевский - Город Солнца. Глаза смерти

Максим и Аня молчали. Не пытались его перебить. Дима и не позволил бы им. Торопился закончить начатое:

– Ты ведь помнишь, я раньше любил кататься. И тут сумел обмануть себя. И ведь мне нужно было непременно разогнаться. По-настоящему. Так, чтобы ветер гудел в ушах! Мне было больно, но я всё равно крутил педали. Что случилось дальше, ты знаешь. Я влетел в машину. Не сумел затормозить. Она выехала из арки. И если б я подъехал на секунду раньше, то как раз угодил бы под колёса. А так только врезался в неё и перелетел через капот.

Дима открыл глаза и посмотрел прямиком на Максима.

– В октябре я лежал в больнице. Пришлось делать ещё одну операцию на ноге. Под общим наркозом. Если ты не заметил, я с тех пор больше хромаю.

– Я этого не знал, – тихо ответил Максим.

– Ты и не спрашивал.

– Я звонил тебе. Ты был недоступен.

– И ни разу не пришёл.

– Думал, ты хочешь побыть один. Мало ли что там у тебя.

– Мало ли … – Дима усмехнулся. Почувствовал, как по щекам катятся слёзы. Не скрывал их. Пусть смотрят, как он плачет. Так даже лучше.

– Не хотел вмешиваться.

– А иногда нужно вмешаться.

– Ты же сам говорил, что родители постоянно вмешиваются в твою жизнь, и… – Максим говорил неуверенно, почти шёпотом.

– Это другое.

– Не вижу разницы.

– Знаешь, а ты бы сошёлся с моим папой. Вам есть о чём поговорить. Это точно. Он тоже не видит разницы. А ещё он думает, что я всё это нарочно устроил. – Слёзы теперь текли без остановки. Срывались с подбородка, падали на колени. И Дима хотел, чтобы это не прекращалось. – Папа думает, что я хотел привлечь внимание. Знаешь, он мне тогда, в восьмом классе, примерно так же сказал. Я пошёл ночью в заброшенный дом, чтобы нарочно покалечиться. Потому что мне не хватало внимания и я не знал, как его заслужить.

Аня порывисто встала с кровати, но Дима остановил её движением руки. Не хотел утешений. Хотел плакать. Хотел насладиться этой болью. Унизиться перед всеми. Но добиться своего.

– А теперь я два раза в неделю хожу знаешь куда? К психиатру! Как тебе такое? А? Мало того, что я калека. Я теперь и псих, – Дима громко хохотнул. – И он мне, этот психиатр, пытается втолковать, что родители меня любят даже такого. Понимаешь, да? Говорит, что я могу вести полноценную жизнь. Доказывает, что все мои поступки: падение с козырька, полёт через машину и то, что я так мало общаюсь, – всё это, оказывается, отчаянные попытки создать такую ситуацию, когда родители будут вынуждены обо мне заботиться. С ума сойти…

А теперь ещё папа думает, что Аня бросила свой Мадрид из-за меня. Мама рассказала Ане про аварию, хотя папа просил молчать. И вот, значит, Аня отказалась от большой карьеры, чтобы следить за своим никчёмным братом, понимаешь?

Нет! – крикнул Дима, увидев, что Аня пытается к нему подойти. – Не надо. Я уже сыт по горло сочувствием, снисходительными взглядами. Не знаю, Ань, почему ты на самом деле вернулась в Москву, но, если когда-нибудь выяснится, что всё действительно из-за меня, я…

Аня, несмотря на сопротивление брата, обняла его. И это было как-то неловко, глупо, потому что Дима сидел и мешала спинка стула, но Аня всё равно обхватила его руками, прижала его голову к своей. И Дима больше не сдерживался. Плакал навзрыд. Давился болью и обидой. Чувствовал, как они выходят из него вместе со слезами.

И теперь Дима отдал бы всё на свете, только бы остаться с Аней наедине. Хотел обнять её в ответ, но лишь сильнее сжимал в кулаках полы рубашки. Слышал, как тяжело дышит сестра. Ощущал тепло её прикосновений.

Слёзы постепенно стихли. Пришла слабость.

Когда Максим встал, Аня наконец отпустила брата, но осталась рядом.

Дима уже подумал, что Максим вовсе уйдёт, но тот лишь отошёл к двери за рюкзаком. Молча приблизился к столу. Переложил глобус с подставкой себе в рюкзак. В движениях Максима не было прежней уверенности. Он, конечно, пожалел о сказанном. И теперь не знал, как извиниться.

– Всё в порядке, – Дима опередил его. Подумал, что и сам не хочет слушать, как Максим извиняется. Тут, в общем-то, не за что было просить прощения.

– Ты так и не скажешь, что с глобусом?

– Скажу. С одним условием. Мы проверим Кристину.

– Ты знаешь, я на это не пойду.

Максим ещё какое-то время стоял в комнате. Смотрел в пол. Даже на Аню не решался взглянуть. Потом молча ушёл.

Следом ушла Аня. Почувствовала, что Дима хочет остаться один.

Не было никаких мыслей, никаких тревог. И уж конечно не было желания думать о том, что сейчас произошло.

Дима лёг на кровать. Смотрел на белёный потолок, прислушивался к тому, как тело наполняется дрёмой расслабления.

«Я стал видеть сны, в которых летал. Я был свободен. Но рано или поздно приходится проснуться».

Когда он открыл глаза, за окном уже горели красно-жёлтые огни города. Нужно было раздеться, расстелить кровать, подготовить ортопедическую подставку для ноги.

Дима нехотя встал. Увидел, что на телефоне мерцает полученное сообщение. Понял, что его разбудил именно звук эсэмэски.

Максим. Написал, что согласен проверить Кристину. Предлагал с утра созвониться и всё обсудить.

Сон мгновенно пропал.

Дима догадывался, что это неспроста. Максим так просто не менял решений. И дело было не в глобусе. Он бы провозился с ним ещё пару дней и в конце концов понял бы, в чём его секрет. Значит, произошло что-то ещё.

Выйдя от Шмелёвых, Максим долгое время шёл по улице, не различая направления. Вновь и вновь повторял себе всё, что сказал и услышал. Понимал, что был несправедлив к Диме. Ненавидел его за глупую историю с фотографиями Кристины – они вернули его к мыслям, от которых Максим прятался с тех пор, как понял, что Кристина использует мамины духи.

Всё это было так зыбко, неопределённо. Подозрения мешались со страхами, напитывали воздух, приходили во снах, превращались в наваждение. Хотелось расслабиться и молча наблюдать за тем, как история разрешается сама собой. Больше ничего не делать. Никого не обижать ложными обвинениями, не подставлять, не спорить.

Мама была отчасти права. Отдать глобус и расшифрованное письмо. Поставить точку. Уехать в Курск и никогда не вспоминать отца. Сдаться. Признать собственную слабость. Разве в его силах изменить происходящее?

Мы всего лишь муравьи. Бежим по городу с такими серьёзными физиономиями, будто в самом деле наша жизнь чего-то стоит. Люди хотят дешёвых эмоций, тут с Кристиной не поспоришь, но ещё больше они хотят чувствовать свою важность. И они действительно верят, что их мнение кому-то нужно. Такая вера лучше, надёжнее любой религии. Она позволяет им ходить высоко подняв голову и с небрежением поплёвывать по сторонам с видом великих знатоков, гуру. Иллюзия контроля, власти над собственной жизнью. Я оцениваю, значит, существую. Если их лишить этой веры, они упадут так быстро и безнадёжно, что будут вызывать одну жалость. Их высокомерие – попытка оправдать собственное существование. А под лоском самоуверенности – чёрный страх перед сложным, запутанным миром, хранящим свои тайны лучше всех отцовских шифровок вместе взятых.