Евгений Некрасов - Золотая жила для Блина

…А не такая уж она невероятная — гипотеза о взрыве пяти кубических километров комаров!

Подъем под ногами становился все заметнее. Березы сменились лиственницами, и комаров у банилось. То ли злодеям был не по вкусу смоляной запах, то ли не хотелось далеко улетать от родного болота.

Блинков-младший сбросил с плеча легонький мешок с парашютом:

— Остановимся здесь. Надо еще дров собрать, пока не стемнело. Разбирайся по хозяйству. — И пошел за валежником.

Тайга была дикая, не то что подмосковные леса, где лесничие не дают сгнить ни одной упавшей березе. Поэтому далеко ходить не пришлось. Блинков-младший набрал две охапки хвороста, а Лина тем временем расстелила парашют на голой земле. Стало ясно, что если зеленоглазая и ночевала когда-нибудь в лесу, то на сиденье машины. Смеркалось быстро, и Митька, ничего не сказав, опять ушел за хворостом. Поздновато они остановились, надо было хоть на полчаса раньше.

Впереди темнело что-то большое и бесформенное. Митька подошел ближе и понял, что им с Линой здорово повезло. Гигантская лиственница рухнула, выворотив из земли корни и оставив яму — вот и готовая землянка. В ней и без парашюта было бы неплохо, а с парашютом живи хоть до зимы. И дрова под боком. Падая, лиственница сломала J уйму деревьев, кругом валялись успевшие высохнуть ветки и целые бревна. О лучшем и мечтать не приходилось.

Блинков-младший вернулся за Линой. Она сидела на парашюте. Пожаловалась:

— Я его складываю, складываю, а все равно жестко. Ткань тонюсенькая.

— Вставай, будем ночевать по-человечески! — позвал ее Блинков-младший.

Зеленоглазая схватила парашют в охапку и побежала вперед. Митька гордился собой. Пока она не спросила, остановившись у ямы:

— Далеко еще?

— Да вот же, — понуро сказал Митька.

— Я думала, здесь кордон, — объяснила Лина.

— Что?

— Избушка лесника… — Она посмотрела Митьке в лицо и великодушно добавила: — Яма тоже ничего. Вполне человеческий ночлег.

— Я за дровами. Наломай пока лапника, если сможешь, — буркнул Митька, понимая, что сильно упал в глазах зеленоглазой. Пообещал человеческий ночлег, а она и вообразила…

Минут через пятнадцать они похвастались результатами своих трудов. У Митьки три бревна, которых должно было хватить для костра на всю ночь. У Лины десяток веточек — роскошная постель для кошки. Блинков-младший вздохнул и ушел за лапником. Бывалая Лина, знаток Тунгусского метеорита оказалась не такой уж бывалой. «Хотя она спасла мне жизнь. За это не жалко и кроссовки ей высушить», — рассудил Митька, уже зная, что зеленоглазая об этом не подумает.

Хвойные деревья очень гибкие, ветку можно свернуть бубликом. Блинков-младший немного помучился, пытаясь и ломать, и отрывать, и отрезать ножичком, и в конце концов с корнями выворотил десяток лиственниц-подростков. Лиственница доживает до четырехсот лет. Сложенная из нее деревенская изба стоит лет двести. У Митьки рука не поднималась обрывать жизнь таким замечательным деревцам. Но вокруг была тайга, и он отвечал за жизнь Лины. Нет, он права не имеет простудить девчонку в первую же ночь.

Блинков-младший вернулся к яме и побросал туда маленькие лиственницы.

— На этом мы будем спать?! — ужаснулась Лина.

— Еще как! Залезай и радуйся жизни. Главное, ложись не поперек, а вдоль.

Он спустился в яму и уложил деревца валетом: одно кроной вперед, другое назад. Постелил парашют, завернул край и натянул его над ямой, оставив большую щель, чтобы выходил дым. Бревна для костра положил на землю в свободной части ямы: два снизу, одно сверху. Сунул под верхнее пук мелко наломанного хвороста, сухого, как порох, чиркнул зажигалкой… Вспыхнуло оранжево-голубое пламя, затрепетало и погасло.

Митька ждал этого, но не сегодня. Хорошая зажигалка «Зиппо». Ветром не задувается, срабатывает с первого раза, и Брюс Уиллис в кино замечательно поджег такой зажигалкой целый «Боинг». Потому что не забывал подливать в нее бензин. А Пашка забыл. А бензин испаряется за неделю, если даже зажигалкой не пользоваться…

Лина молчала. Она все видела и все поняла.

— Бумажки нет? — спросил Блинков-младший.

— Записная книжка.

— Дай пару листочков.

— Да, а вдруг там важные телефоны! Не видно же ничего! — заупрямилась Лина. И вдруг разрыдалась: — Это все ты! Потерял рюкзак!

Блинков-младший подумал, что они поменялись ролями. Несколько часов назад он тоже был готов рыдать, мчась над лесом с хладнокровной парашютисткой.

— Если это друзья, они сами тебе позвонят, а если просто так, то обойдешься без их телефонов, — отрезал Митька, отбирая у Лины книжку. — Спокойнее, не пропадем!

Он вырвал на ощупь два-три листка и стал трясти зажигалку, как градусник, чтобы остатки бензина перетекли к фитилю. Присел над кострищем, чиркнул колесиком… Робкое пламя трепыхнулось и, прежде чем успело погаснуть, зажгло бумагу!

Не дыша, Блинков-младший подпалил второй листок и сунул в хворост. Мелкие веточки занялись сразу. Через минуту огонь загудел, через две перекинулся на бревна. Блинков-младший уселся на застеленное парашютом ложе и стал развязывать кроссовки.

— Давай носки, высушим у костра. Потом положишь к телу, а то с утра отсыреют.

— Куда? — дрожащим голосом переспросила зеленоглазая.

— К телу. На живот или хоть на спину, если захочешь.

— Ношеные носки?!

— Я ж тебе не свои даю. Носки и обувь должны быть сухие, а то ноги натрешь.

Не слушая Лининых возражений, Блинков-младший разул ее и повесил кроссовки и носки у костра на воткнутых в землю палочках. Запах пошел неаппетитный, но от него почему-то еще сильнее захотелось есть.

— Разделим орешки, — предложила Лина. Она думала о том же.

— Ешь, — отказался от своей доли Блинков-младший. — Только все сразу, не растягивай. Если все время есть хотя бы понемножку, не перейдешь на аутотрофное питание.

— А ты?

— А я уже перешел, — ответил Митька, сглатывая ком в горле. Слюны не было, язык прилипал к нёбу. Пить хотелось еще сильнее, чем есть.

Лина захрустела пакетиком. Хорошо хоть, не чавкала. Слушать это было невыносимо.

«Ничего, — утешил себя Блинков-младший, — вот доберемся до Ванавары, пойдем с папой в пельменную и будем жрать, пока не отвалимся. Сначала, конечно, возьмем по две бутылочки минералки. Пока пельмени варятся»… Прав, прав был водитель «Газели», когда говорил, что московские пельмени — хрящи в туалетной бумаге. По сравнению с сибирскими — да-да-да! В Красноярске их лепили за большим окошком кухни на глазах у стоящих в очереди и тут же варили. Надкусишь такой пельменьчик, и в нос сшибает паром, а по подбородку течет….

В животе заурчало. Желудок не хотел переходить на аутотрофное питание.