Владимир Мирнев - Живое дерево

Ребята, только что с интересом смотревшие на Юрин луноход, стали отходить к Марчукову.

И тут Юра пустил свой луноход. Луноход двигался сам, хотя и не был покрашен и звёзды на нём не так алели, как на танке Марчукова. Он двигался медленно, потом остановился (Юра в это время наступил на нитку, тянущуюся к резинке) и оглушительно затверещал, словно что-то сказал, а потом как ни в чём не бывало поехал дальше. Вот так на! Это произвело впечатление! Ребята, даже те, которые спокойно смаковали пироги, бросились к Юре. Они чуть не раздавили луноход, сгрудившись вокруг конструктора лунохода, спокойно восседающего на корточках перед ним, спрашивали, кричали и никак не могли прийти в себя, каждому хотелось иметь именно такой, каждый желал подержать его в руках или хотя бы дотронуться. Марчукова забыли. Он сердито урчал всё громче, потом и его разобрало любопытство.

Никто не заметил, как подошёл Захар Никифорович.

— Юра Бородин, что у тебя там? — спросил учитель, и тут Юра ни слова не говоря пустил луноход. Снова наступил ногой на нитку, луноход дёрнулся, и раздалось тверещание. Учитель грустно покачал головой и вздохнул. — Всё война. А ведь столько лет прошло. Да, Юра Бородин способный мальчик. Я это всегда говорил и буду говорить. Хотя как же… — Учитель повернулся и побрёл к школе. У него на фронте погиб единственный сын. Это все знали. Учителю было очень тяжело, когда он вспоминал о войне.

Сегодня устраивалась пионерская линейка, и, хотя перед школой стояли лужи, всё равно выстроили линейку. Юра запихнул свой луноход за пазуху и побежал строиться. На линейке стояла вся школа. И старшие классы тоже. Юра любил линейку, любил, когда играл горн. Тогда он стоял не шелохнувшись. Знамя вынесли ребята из восьмого класса.

Звонко дробил тишину барабанщик Толя Ситников.

Санька стоял позади Юры. Он дотронулся до Юриного плеча, но Юра даже не оглянулся.

— Председателям советов отрядов сдать рапорт!

Выходили одни девочки. Им одним доверяли в школе наиболее ответственные поручения.

Юра взглянул на небо. По нему стороной бежали торопливые мелкие облака, а по земле скользили чешуйчатые тени, от которых рябило в глазах. Ярко пылали белым огнём вишни в школьном саду; запах мокрой зелени густо плыл с полей и лугов, и далеко над всем миром распростёрлось небо из синего вылинявшего ситца, цветом похожее на кофту, которую мама надевала каждый день, когда собиралась на работу.

Вон, распластав крылья, пронёсся коршун, и Юре кажется, что он тоже парит в воздухе, смотрит с вышины на землю и видит под собою зелёное море лесов — это тайга, и среди лесов раскинувшиеся по земле дома — это их село, а возле дома, на завалинке, сидит отец и качает головой и говорит, как это только он умеет, неторопливо, спокойно, наслаждаясь не словами, а приятным — зеленью, птицами, сидящим рядом Юрой: «Эх, Юрик, хороший ты парень, да вот маленький, а потому и думаешь не о том, о чём надо думать ученику — об отметках. Если жизнь, говорят, это круг, что оно и правильно, то маленькая жизнь маленького человечка — это острый угол, которому до круга очень далеко».

Юра смотрит на отца и думает, конечно, о своём.

Зазвенел звонок; все бросились по классам занимать свои места, и только Юра стоит, не замечая, что на линейке остался он один.

После уроков Юра весело заторопился домой. Предусмотрительно снял ботинки и припустился босиком по лужам. В переулке повстречался с колхозным бугаем. Юра хотел обойти его стороной, но бугай остановился и, набычив красные тяжёлые глаза, опустил угрожающе голову. С таким страшилищем лучше не связываться, в прошлом году бугай кобыле Звёздочке пропорол бок, и её пришлось срочно прирезать.

Юра попятился, сторожко следя за бугаем. Бугай медленно двинулся за ним, внутри у него что-то булькало, он останавливался и сильно бил передней ногой землю.

Юра не выдержал и побежал. Бугай подумал и мелко затрусил вслед. Юра бросил сумку, перепрыгнул через плетень к Кенковым и присел за плетнём. Бугай остановился возле плетня, шумно потянул воздух, и в это время Юра угрожающе замычал. Бугай мотнул головой и испуганно повернул прочь.

Дома между бабушкой и курами шла ожесточённая война. Бабушке снова понадобилось зарезать курицу, но они, бесстыжие, с криком носились по двору, а бабушка, сопровождаемая Шариком, бегала за ними. Она устала, присела на колоду отдышаться.

— Юрик, помоги мне, будь они неладны, поймать курку, — сказала бабушка и вытерла фартуком вспотевшее лицо. — Все убегли. Одна я тут толкусь.

— Куда убежали?

— Как куда? Однако, ты, лешак, плутовишь? Даже Цыбулечка побёг туда. А ты? Ишь ты! Кому-кому, а тебе известно.

— Чего известно? — сгорал от любопытства Юра.

— Да чтоб тебе! — ударила бабушка Шарика. — Приподняло да бросило! Не перевелись, однако, конокрады. Баяли, что токо раньше они были, а нынче вон тебе, жеребца…

— Чего?

— Да Шторма украли.

— Что? Когда? Брехня!..

— Вот тебе и брехня. Все только и бают об этом, а вора найти разве смогут? Грозы-то были нынче, вот и время конокрадов самое — грозы и темень.

Юру словно ветром сдуло со двора. Он бросил сумку и побежал. Бежал изо всех сил. Даже не остановился, когда его окликнул Артур Молендор, который постоял, подумал и тоже бросился вслед за Юрой, потом к ним присоединились Мишка Медведев, Колька Горбунов, Никитка Макалец, Васька Рыжих, Валька Косая, и вот уже бежало вслед за Юрой человек десять, бежали молча, сами не зная куда.

Возле конюшни толпились мужики и бабы. У входа на скамейке сидел председатель Трофим Игнатьевич, рядом по стойке смирно стоял участковый Загорулько с блокнотом в руке и внимательно слушал председателя.

Юра протиснулся в конюшню. Здесь стоял Цыбулька и лупал глазёнками на дядю Митю.

Дядя Митя плакал. Глядел на раскрытые стойла и не скрывал своих слёз. Юру прежде всего поразило то, что старик плакал. Видеть плачущего старика ему довелось впервые.

Раньше в конюшню никого не пускали, а теперь всюду толклись люди, ходили, глазели на лошадей, качали головами и удивлялись. Украли только одного Шторма. В яслях лежала ещё недоеденная жеребцом свежая трава и овёс. Юра подошёл к дяде Мите. Было жаль старика, а ещё больше — жаль Шторма.

— Такого жеребца в Москве на ВДНХ нету, — сказал председатель, и участковый тут же что-то пометил в блокноте. — Ты мне, Митрий, ответишь по всей строгости закона! Ты должен был следить за ним, как за маленьким дитём. Он же ко-онь! Понимать надо! Может, один такой в нашей стране. Понимать надо! Под суд отдам за него. Помянешь мои слова. Скоро следователь прибудет из района, всё выясним, всё найдём.

— Мне себя ничуть не жаль, — отвечал тихо дядя Митя.