Константин Шишкан - Спасенное имя

Он поспешил к распятию. У креста уже толпился народ. Христос плакал. Глаза его, глубокие, печальные, туманились неторопливой слезой.

— Что будет? — вопрошал Гринюк, глядя в толпу. — Господи, что будет?

— Чудо! — кричал сельский пьяница Стругураш. — Явление Христа народу!.. Эй, ты, дай монету, — дергал он крестьянина за рукав. — Я тебе глаза открыл.

— Гляди, как бы тебе не закрыли, — отстранялся крестьянин.

— Иисус плачет, — хныкал калека на костыле. — Слезоньки соберу. Ногу омою…

— Дурак ты, Кацаве́ля, — строго бросила женщина в черном платке. — Ничего тебе не поможет.

— Это почему? — Калека схватил костыль.

— Не ту веру исповедуешь… Господь бог в сердце каждого, а ты мертвецу поклоняешься. Перед крестом деревянным лоб бьешь…

— Как так?

— Господь с пророками беседует. Через них слово в народе сеет. В живого господа надобно верить… В живого.

— Кто ты?

Женщина вплотную приблизилась к калеке.

— Слуга господня Ефросиния, — и надвинула на лоб черный платок. — Вон в кого верить надобно, — женщина указала длинным худым пальцем на Гринюка. — Святой человек…

Но тут вдруг из толпы выдвинулся щупленький седенький человечек. Это был сельский почтальон Курла́т, большой по тем временам грамотей.

— А насчет Христоса, — сказал он спокойно, — брехня. Все брехня. Что ты хнычешь? — обернулся он к калеке. — У него же соль в глазах. Понимаете? Соль!.. Это я вам говорю, почтальон Курлат.

Толпа тесно придвинулась к человечку. Ему верили. Уж если говорит сам почтальон, в этом что-то есть.

Теодор был возмущен. Какая соль? Он же сам, своей собственной рукой написал глаза Иисуса и ни о какой соли не может быть и речи!

— …Потому и плачет, — продолжал почтальон. — Дождь пройдет, а наутро под солнцем краска соль выделяет. Поняли? Все очень просто. В краску подмешали соль. Не верите? — Он ударил себя в грудь: — Честь Курлата!

Толпа ахнула. Эхом покатились слова:

— Честь Курлата!

— Слыхали? Честь Курлата!

Теодор был смущен. А вдруг человечек прав? Но ведь тогда это обман. Зачем понадобилось Гринюку дурачить бедных людей?

Он посмотрел на своего наставника, но тот осторожно приложил к губам палец…

Вторая встреча произошла уже во время войны. Но лучше было о ней не вспоминать…

Теодор поежился. Теперь, как и много лет назад, Панаит прикладывал к губам палец.

Неожиданно он придвинулся вплотную и схватил маэстро за ворот.

— Что ты за мной шпионишь? Выследил?

— Выследил… — признался маэстро.

— Ты, конечно, смотрел передачу…

— Иначе б не пришел.

— Верно. — Панаит отпустил маэстро. — Тебя интересует архив…

— Разумеется.

— В штольнях… Замуровали.

— Где?

— Не знаю. — Панаит поскреб в затылке. — Пришлось в секту вступать… Давайте, говорю, братцы, штольни откопаем. Славное местечко для сборищ.

— Ну и?.. — Маэстро затаил дыхание.

— Лаз откопали, — махнул рукой Панаит.

— И что же?

— Дело стои́т… С утра до ночи под землей шастают. Не выкуришь…

«Что ж, — подумал маэстро, — мужик ты еще крепкий. Вдвоем и осилим… А там — поглядим».

«Ладно, — размышлял Панаит. — Помощник мне, конечно, нужен. А свидетель — ни к чему. Немцы, они не любили свидетелей…»

Вечером Ника, взяв картонную коробку из-под обуви, положила в нее шкатулку, накрыла крышкой и пошла к Михуце. Но дома его не оказалось. Куда он мог уйти? Ника собралась было уходить, как вдруг заметила, что один из кустов в глубине сада подозрительно раскачивается. Неожиданно над ним взлетела рогатина.

Ника подошла к кустам. Кто мог чуть свет раскачивать кусты? А главное — зачем? Конечно же, это мог делать только Михуца! Он любил забираться в заросли и что-то искать в их мрачной глубине.

— Михуца, — попросила Ника, — выйди на минуточку.

— Отстань, — донесся голос из кустов.

— А чего ты там делаешь?

Над кустом снова взлетела рогатина и на миг показалась пилотка Михуцы.

— Змеюк ловлю.

— А зачем?

— В аптеку сдам. У них знаешь яд какой? Мертвяк подымается.

— Михуца, выйди.

— Полезай сюда.

— Хитрый! Я боюсь…

— Тогда отлипни.

— Михуца…

— Шла бы играть с Анной-Марией.

— Она на улицу не выходит…

— Почему?

— Не знаю.

— А ты узнай.

— Меня в дом не пускают.

— Подружка, называется!

— А со мной ты не хочешь водиться?

— Отлипни.

— Не хочешь, значит. — Ника понизила голос: — А давай меняться… Гляди, что у меня есть…

— Что? — крикнул Михуца. — На что меняться? Покажи.

— А вот. — Ника открыла картонную коробку.

Ветви кустов стремительно раздвинулись. К Нике вышел Михуца. На его правой руке была большая боксерская перчатка. За спиной на земле, завязанные марлей, стояли две трехлитровые банки из-под томатного сока. В них извивались ужи.

— Подумаешь, ужи, — разочарованно сказала Ника. — Возьми, — и протянула Михуце шкатулку. — А мне перчатку дай.

— На кой мне шкатулка? — Михуца поправил на руке перчатку.

— Медаль тут, — шепотом сказала Ника, оглядываясь.

— Медаль? — Михуца в смущении потер нос огромной перчаткой. — Какая?

— Старинная.

— А на кой тебе перчатка?

— Сдачу давать, — честно призналась Ника. И, помолчав, добавила: — Если полезете.

— Ишь ты, сдачу. — Михуца на миг засомневался, стоит ли совершать обмен. — Ого! — Но искушение было слишком велико. — Ладно, валяй. Разберемся. Только гляди — без обману.

Михуца протянул ей перчатку, а Ника — шкатулку.

— Чтоб мои глаза на четыре стороны разлетелись. — Она плюнула на ладонь и ударила по ней ребром другой ладони: — Вот так! Если обману.

Прижимая к груди перчатку, она побежала домой.

— Психованная какая-то, — сказал с досадой Михуца, вытирая глаза кулаком…

А Ника, вбежав дома в сарай, надела перчатку и стала довольно умело наносить частые удары по мешку с песком, подвешенному к потолку…

Дома Михуца попытался открыть шкатулку гвоздем. Но она почему-то не открывалась. Странно! А ведь он точно помнил — в каком-то детективе по телевизору говорили — что любой замок можно открыть обыкновенным гвоздем.

В комнату заглянул Димка.

— Эй, — сказал он, не веря своим глазам. — Ты откуда шкатулку приволок?

— А что?

— А то, что я ее вчера одному человеку отнес.

— Ты? — Михуца сел на кровать.

— Я.

— Это сюр, — сказал Михуца и запнулся. — Забыл слово… Там еще что-то колючее есть… Это сюршп… — Он почесал в затылке. — Ага, вспомнил, сюршприц!

— «Сюр» да еще «шприц»! — захохотал Димка. — Не слишком много? — и покачал головой. — А еще философ!

Михуца насупился.

— Опять обзываешься?

— Сюрприз. Понял? Сюр-приз. Неожиданность.

— Верно, — обрадовался Михуца. — Вспомнил.