Марианна Басина - На брегах Невы [без иллюстраций]

Однажды у приятельницы своей матери, графини Ивелич, Пушкин увидел забытый Сашенькой Колосовой альбом. Альбом был презабавный — исписанный и изрисованный хозяйкой и её подругами, украшенный росчерками — «пробами пера», стихами, карикатурами, рожицами. Пушкин листал, смеялся и упросил графиню Ивелич дать ему на время альбом, чтобы он мог вписать туда стихи.

Он всячески старался привлечь внимание хорошенькой девушки и как-то на пасху в церкви Театральной школы, заметив, что Сашенька Колосова молится со слезами на глазах, сказал сестре:

— Передай, пожалуйста, мадемуазель Колосовой, что мне больно видеть её слёзы. Ведь Христос воскрес. К чему же плакать?

Прошло немного времени, и Пушкин стал частым гостем в маленькой актёрской квартирке. «Мы с матушкой, — рассказывала младшая Колосова, — от души полюбили его. Угрюмый и молчаливый в многочисленном обществе, „Саша Пушкин“, бывая у нас, смешил своею резвостью и ребяческою шаловливостью. Бывало, ни минуты не посидит спокойно на месте: вертится, прыгает, пересаживается, перероет рабочий ящик матушки, спутает клубки гаруса в моём вышиванье, разбросает карты в гранпасьянсе, раскладываемом матушкою.

— Да уймёшься ли ты, стрекоза!— крикнет, бывало, моя Евгения Ивановна. — Перестань, наконец!

Саша минуты на две приутихнет, а там опять начинает проказничать. Как-то матушка пригрозилась наказать неугомонного Сашу: „остричь ему когти“ — так называла она его огромные, отпущенные на руках ногти.

— Держи его за руку, — сказала она мне, взяв ножницы, — а я остригу!

Я взяла Пушкина за руку, но он поднял крик на весь дом, начал притворно всхлипывать, стонать, жаловаться, что его обижают, и до слёз рассмешил нас».

Он не раз веселил и мать и дочь своими забавными выходками. После горячки, чтобы скрыть бритую голову, а больше из озорства, Пушкин завёл парик, который часто употреблял не по назначению. Как-то он с Колосовыми был в ложе Большого театра. Давали чувствительную пьесу. Некоторое время Пушкин сидел спокойно, но вдруг в самом патетическом месте он, жалуясь на жару, снял с себя парик и принялся им обмахиваться, как веером. В соседних ложах засмеялись. В партере тоже. Колосовы, видя, что на их ложу обращено всеобщее внимание, стали утихомиривать шалуна. Тогда Пушкин сполз со стула на пол, уселся там, нахлобучил парик, как шапку, и до конца спектакля просидел на полу, отпуская шутки насчёт пьесы и игры актёров.

В середине декабря 1818 года на сцене Большого театра состоялся дебют Сашеньки Колосовой. Она дебютировала в роли Антигоны, в той самой роли, в которой с таким блеском выступала Семёнова. Пушкин был на спектакле и описал игру Колосовой: «В скромной одежде Антигоны, при плесках полного театра, молодая, милая, робкая Колосова явилась недавно на поприще Мельпомены. Семнадцать лет, прекрасные глаза, прекрасные зубы (следовательно, частая приятная улыбка), нежный недостаток в выговоре обворожили судей трагических талантов. Приговор почти единогласный назвал Сашеньку Колосову надёжной наследницей Семёновой. Во всё продолжение игры её рукоплескания не прерывались. По окончании трагедии она была вызвана криками исступления, и когда г-жа Колосова большая Filiae pulchrae mater pulchrior [12] Прелестной дочери прелестнейшая мать (лат.). в русской одежде, блистая материнскою гордостью, вышла в последующем балете, всё загремело, всё закричало. Счастливая мать плакала и молча благодарила упоенную толпу. Пример единственный в истории нашего театра».

Дебют прошёл блестяще, и Пушкин радовался этому.

Но недаром он был приятелем Катенина. Заметив вскоре недостатки в игре Колосовой, он не смолчал. «Милый шалун» умел быть строгим критиком. «Если Колосова… исправит свой однообразный напев, резкие вскрикивания и парижский выговор буквы р, очень приятный в комнате, но неприличный на трагической сцене, если жесты её будут естественнее и не столь жеманными, если будет подражать не только одному выражению лица Семёновой, но постарается себе присвоить и глубокое её понятие о своих ролях, то мы можем надеяться иметь со временем истинно хорошую актрису — не только прелестную собой, но и прекрасную умом, искусством и неоспоримым дарованием. Красота проходит, таланты долго не увядают».

Театральный мир был сложным миром, где хитро переплетались любовь к искусству и зависть, уважение к талантам и интриги. И вот кому-то понадобилось поссорить поэта и актрису. Пушкину передали, что будто бы младшая Колосова смеялась над его внешностью и называла его мартышкой. Это была неправда, но Пушкин поверил. Он знал, что некрасив, и нелестные отзывы о его внешности больно задевали его. Сгоряча он написал на Колосову эпиграмму:

Это не пренебрежение барчука к «актёрке». Это месть поэта хорошенькой девушке.

Пушкин не считал актёров людьми низшего сорта, как это было принято в светском обществе. Актёров там презирали, ставя на одну доску с лакеями и горничными. Кто такие актёры, даже те, что состоят в императорской труппе? Живые вещи императора. Привилегированные скоморохи, которые за деньги развлекают публику. Их нельзя ругать в театральных рецензиях, они — императорские. Но на этом их привилегии и кончаются. Их можно оскорблять, запугивать, наказывать и даже за непослушание сажать в Петропавловскую крепость.

Да, вне сцены актёры ничто. Но на сцене… Разве не по их воле смеётся и плачет каждый вечер собравшаяся в огромном зале толпа? Разве не благодаря им уравниваются на несколько часов генералы и лакеи, министры и писцы и, независимо от звания, превращаются в одно — публику? И разве все не молчат и не забывают своё имя, когда звучит голос актёра и существует его имя, которое с восторгом выкрикивает толпа?

Пушкин сам избрал поприще художника и видел в актёрах собратьев по искусству. Сцена для них была тем, чем для него должна была стать поэзия — не развлечением на досуге, не занятием от нечего делать, а всей жизнью. И высоким творчеством, и куском хлеба. И не личные симпатии руководили им, когда он судил об актёрах, а забота о русском искусстве. Размышляя о нём, он написал «Мои замечания об русском театре» — суждение о петербургских актёрах и петербургской публике.

Ведь именно публика формирует сценические таланты. Что же публика Большого театра? Малое число её, лишь те, кто теснится в партере — стоячих местах за креслами, судит здраво и с пониманием. А остальные… «Трагический актёр заревёт громче, сильнее обыкновенного; оглушённый раёк приходит в исступление, театр трещит от рукоплесканий».