Марианна Басина - На брегах Невы [без иллюстраций]

— Я был потрясён всем тем, что видел, — рассказывал Улыбышев, — и по необъяснимой, но частой во сне непоследовательности забыл вдруг своё имя, свою страну, и почувствовал себя иностранцем, впервые прибывшим в Петербург.

И тогда мнимый иностранец обратился за разъяснениями к величавого вида старцу, украшенному какими-то знаками отличия. И тот ему объяснил, что в России произошли «великие события» (понимай — революция).

— Великие события, — рассказывал старец, — вознесли нас на первое место среди народов Европы.

В некогда отсталой России процветали теперь литература, искусство, земледелие и промышленность. Огромные средства, которые раньше тратились на содержание регулярной армии — «этих бесчисленных толп бездельников», теперь шли на пользу народу. Регулярной армии не было. Каждый гражданин стал героем. Все несли по очереди военную службу. Регулярная армия — эти леса, поддерживающие деспотизм, рухнули вместе с ним. Царь утратил былую власть. Во Дворце Государственного собрания заседал парламент. Другим стал и герб страны. Хищного двуглавого орла сменил символ обновления — феникс с мирной оливковой ветвью.

Старец повёл своего спутника по новому Петербургу, во Дворец Правосудия, на другой берег Невы. Туда был перекинут великолепный мост из гранита и мрамора.

— Я собирался перейти мост, — говорил Улыбышев, — как внезапно меня разбудили звуки рожка и барабана и вопли пьяного мужика, которого тащили в участок. Я подумал, что исполнение моего сна ещё далеко…

Да, это было далеко, но они мечтали об этом, стремились к этому и старались по мере сил приблизить лучшее будущее.

При свете зелёной лампы молодые гусары, уланы, егеря превращались в историков, политиков, поэтов, театральных рецензентов. Театр любили все. И все любили стихи Пушкина. Ждали их с нетерпением, восторженно называя его «владыкой рифмы и размера». На одном из заседаний общества председатель его, офицер лейб-гвардии Павловского полка Яков Толстой, читал своё послание к Пушкину:

Когда после собраний из зала с зелёной лампой переходили в столовую, где ждал роскошный ужин, красивые рослые гвардейцы подсаживались к невысокому курчавому юноше, который не без рисовки называл себя в стихах «потомок негров безобразный», и выпрашивали послания. Особенно настойчив был Яков Толстой. Он не отставал до тех пор, пока не получил согласия. И тогда не унялся. Для скорости и для верности вручил Пушкину напоминание:

Пушкин сдержал слово — написал «Стансы Толстому». Получили от него послания Никита Всеволожский, Юрьев и другие товарищи по «Зелёной лампе». Послания бесшабашные, лихие, где рядом со словом «свобода» непременно «вино» и «любовь». «Многие тогда сами на себя наклёпывали, — рассказывал член „Зелёной лампы“ поэт Фёдор Глинка, он был постарше Пушкина. — Эта тогдашняя черта водилась и за Пушкиным; придёт, бывало, в собрание, в общество и расшатывается. „Что вы, Александр Сергеевич?“ — „Да вот выпил двенадцать стаканов пуншу!“ А всё вздор, и одного не допил». Такое наклёпывание есть и в посланиях к «минутным друзьям», сотоварищам по «Зелёной лампе».

Не ужины с шампанским привлекали Пушкина в дом на Екатерингофском проспекте, а возможность поговорить по душам с интересными умными людьми. В этом состояла прелесть тайных собраний:

Их старались сделать друзьями прекрасного в самом высоком смысле этого слова. Невидимые нити связывали «Зелёную лампу» с домами Никиты Муравьёва, Ильи Долгорукова, братьев Тургеневых. Если бы Пушкин мог прочесть донос на Тайное общество, который был подан царю, он узнал бы, что «Зелёная лампа» служила как бы подготовительным отделением Союза Благоденствия, его «побочной управой». В доносе говорилось, что члены, приготовляемые для общества, «составляли побочные управы… назывались для прикрытия разными именами („Зелёная лампа“ и пр.) и под видом литературных вечеров или просто приятельских обществ, собирались как можно чаще».

Установители «Зелёной лампы» Яков Толстой, Фёдор Глинка, Сергей Трубецкой действовали по поручению Союза Благоденствия, но держали это в тайне.

Пушкин давно подозревал, что Тайное общество существует. Более того — был почти уверен, что друг его Пущин состоит в таком обществе. И не ошибался.

Летом 1817 года офицер Штаба Гвардейского корпуса Иван Бурцев действительно принял Ивана Пущина в тайный Союз Спасения.

«Первая моя мысль, — рассказывал Пущин, — была открыться Пушкину: он всегда согласно со мною мыслил о деле общем (respublica), по-своему проповедовал в нашем смысле — и изустно, и письменно, стихами и прозой. Не знаю, к счастью ли его или несчастью, он не был тогда в Петербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я, может быть, увлёк бы его с собою».

Так бы и случилось, конечно, если бы Пушкин на летние месяцы не уехал в Михайловское.

Когда же он вернулся, первый порыв Пущина поостыл, его сменили раздумья. Пушкин мыслит, как и он, но достаточно ли этого, чтобы привлечь его в Тайное общество? Для члена такого общества первое дело — осторожность. Малейшая ошибка — и всё может погибнуть. Способен ли Пушкин, по свойствам своего характера, стать хорошим конспиратором, неукоснительно хранить тайну?

Пущина мучили сомнения. «Подвижность пылкого его нрава, сближение с людьми ненадёжными пугали меня», — признавался он. И молчал.