Марианна Басина - На брегах Невы [без иллюстраций]

В первом случае я только подтвердил бы сплетни, меня бесчестившие, во втором — я не отомстил бы за себя, потому что оскорбления не было, я совершил бы преступление, я принёс бы в жертву мнению света, которое я презираю, человека, от которого зависело всё…

Таковы были мои размышления. Я поделился ими с одним другом, и он вполне согласился со мной».

Друг, которому доверился Пушкин, был Пётр Яковлевич Чаадаев.

Пушкин познакомился с Петром Чаадаевым в Царском Селе у Карамзина и пленился этим необычайным гусаром.

Чаадаев действительно был необычаен. С виду очень заметен, красив какой-то утончённой, фарфоровой красотой. Среднего роста, тонкий в талии, стройный, голубоглазый, белокурый, румяный, с приятным голосом и благородными манерами. Но под изысканной внешностью скрывался сильный характер.

Никому не пришло бы в голову подшучивать над тем, что гусар Чаадаев живёт как красная девка — не кутит, не повесничает, в дуэлях не участвует. Ни тем, кто знал, что он храбрый офицер, который дрался при Бородине, брал Париж, ни тем, кто не знал этого. В нежнейшей голубизне его прозрачных глаз таилось нечто такое, что приводило в замешательство даже отъявленных наглецов.

Чаадаев знакомился с чрезвычайным разбором. Вокруг него как бы существовала невидимая черта, через которую никто не осмеливался переступить. Его дружбы искали. А беспечного юношу-лицеиста он сам приблизил к себе. Они стали друзьями.

В Царском Селе они виделись в гусарских казармах, в аллеях старых парков.

В Петербурге местом их встреч стал Демутов трактир.

Чаадаев был москвич, в Петербурге не имел родственников, и когда его назначили адъютантом командира гвардейского корпуса генерала Васильчикова, поселился в Демутовом трактире.

Гостиница Демута, или Демутов трактир, как её тогда называли, считалась лучшей в столице. Приезжий, если он, кроме любознательности, располагал ещё и деньгами, мог устроиться у Демута с приятностью и комфортом. К его услугам было всё: просторные апартаменты, отличный стол, близость Невского проспекта.

Демутов трактир помещался на Мойке, в третьем доме от Невского. Это длинное двухэтажное здание с открытой маленькой башенкой, над которой на тонком флагштоке торчал железный флюгер — флажок, являлось своего рода петербургской достопримечательностью. Ведь своё заведение купец Филипп Якоб Демут основал ещё при Екатерине II. С той поры оно здесь и находилось.

Каких только постояльцев не перебывало у Демута за эти долгие годы!.. И тех, что занимали анфилады комнат, и тех, что ютились в полутёмных каморках.

Богатые постояльцы, которые живали здесь подолгу, обставляли свои комнаты на свой вкус и манер. К их числу принадлежал и Чаадаев. Кабинет и другие его комнаты во всём носили отпечаток оригинальной личности своего хозяина. Множество книг на нескольких языках соседствовало с зеркалами, безделушками, предметами роскоши и моды.

Чаадаев страстно любил книги. Ведя кочевую походную жизнь, умудрялся возить с собой целую библиотеку. Книги он начал собирать ещё с малолетства. Мальчиком, в Москве, был хорошо известен тамошним книгопродавцам. Он рос сиротой, воспитывался у тётки и уже в раннем возрасте проявлял чрезвычайную самостоятельность.

В светском обществе Чаадаев славился как утончённый денди. Его уменье одеваться вошло в пословицу. Одевался он строго, изящно, на английский манер.

Его родственник П. С. Жихарев рассказывал о нём: «Одевался он, можно положительно сказать, как никто… Очень много я видел людей, одетых несравненно богаче, но никогда, ни после, ни прежде, не видел никого, кто был бы одет прекраснее и кто умел бы с таким достоинством и грацией своей особы придавать значение своему платью… Искусство одеваться Чаадаев возвёл почти на степень исторического значения».

Вскоре, рисуя своего Онегина — блестящего светского денди, Пушкин назвал его «второй Чадаев». Этим было всё сказано.

В Чаадаеве нашёл Пушкин многие черты Онегина:

Их роднили разочарованность, неудовлетворённость. А рождало эти свойства отсутствие настоящего дела, невозможность в Российской империи применить в полной мере свои силы, свой ум. Потому-то под портретом Чаадаева Пушкин написал:

Портрет с этой надписью висел в кабинете Чаадаева в Демутовом трактире.

Люций Юний Брут был основателем Римской республики, Периклес, или Перикл, — Афинской.

При своих дарованиях Чаадаев мог стать выдающимся государственным деятелем, но его не прельщала карьера в самодержавной России.

Он мечтал о другом и даже пренебрёг возможностью попасть в адъютанты к самому царю: «Я нашёл более забавным презреть эту милость, чем получить её. Меня забавляло выказывать моё презрение людям, которые всех презирают», — так написал он об этом своей воспитательнице-тётушке.

Честолюбие Чаадаева было другого толка. Пушкин недаром сравнил его с республиканцами Брутом и Периклом. Чаадаев любил свободу и не скрывал этого. Члены Тайного общества присматривались к нему, надеясь завербовать его. Он был у них на испытании. Они знали о его дружбе с Пушкиным. «Я познакомился с ним, — рассказывал о Пушкине Иван Якушкин, — в мою последнюю поездку в Петербург у Петра Чаадаева, с которым он был дружен и к которому имел большое доверие».

Пушкина постоянно встречали у Чаадаева. Гусар был домоседом и, будь то утро или вечер, Пушкин шёл к Демуту, заранее зная, что застанет друга дома.

Он входил в его номер, приоткрывал двери кабинета… Ну, так и есть. Знакомая и любезная сердцу картина: в кабинете, уставленном книгами, среди изящных безделушек, созерцая портреты Наполеона и Байрона, что красуются над камином, сидит в кресле Чаадаев. На нём немыслимой красоты бухарский халат. В руке книга. Он погружён в размышления…

Они вместе читали, мечтали, спорили, продолжали те долгие увлекательные беседы, которые начались ещё в Царском Селе. Уходя, Пушкин брал английские книги. Он хотел сам выучить английский язык, чтобы читать в подлиннике Байрона.

С переполненной душой покидал Пушкин друга. Он и Чаадаев — они виделись ему Орестом и Пиладом, Кастором и Полуксом — юными героями древности, связанными неразрывными узами дружбы, готовыми вместе совершать подвиги во имя великой цели. Он писал Чаадаеву: