Леонид Лиходеев - Звезда с неба

И опять загремели барабаны, и опять раздалось грозное «виват!».

— О горе мне! — снова вскричал пластмассовый адъютант, собираясь утопиться.

Но император воскликнул:

— Назад! Это не по правилам! Воротись! Теперь насчёт пищи. Пусть пища твоя будет тебе горькой полынью! Повтори! Или лучше запиши! А то опять что-нибудь напутаешь!

И несчастный утопился в чашке, под гром барабанов и крики «виват!».

Ужас охватил нас, и мурашки побежали по нашим спинам.

Император гневно посмотрел на чашку, топнул ногой и сказал генералу:

— Походную корону!

Пластмассовый генерал осторожно поменял пластмассовые короны на императорской голове, и теперь затрубили фанфары.

И под гром барабанов, звуки фанфар и дружные приветствия император вскочил на белого пластмассового коня и поскакал со своей пластмассовой свитой к пластмассовым войскам, которые при этом снова закричали «виват!».

Я вытащил из чашки пластмассового адъютанта и обтёр его носовым платком…

— Ну теперь-то, — спросил я у Тикка, — ты дашь мне немного поработать?

Тикк не ответил, печально вздохнув.

Как-то играли в шахматы…

Большой, как мамонт, старик предупредил своего партнёра, что ход неудачен: через несколько ходов неизбежно поражение.

— Поднимите шпагу! — торжественно воскликнул он.

Партнёр покраснел и, быстро сообразив ситуацию, взял ход назад. Потом он выиграл.

— Отдали партию, — ворчливо сказал старику один из зрителей.

— Почему же? — весело спросил старик. — Так было гораздо интереснее.

— Надо было воспользоваться…

— Воспользуетесь, когда будете играть в три листика, — грустно сказал старик, — там своё мировоззрение. А на свете пока ещё существует красота… Когда противник ронял шпагу — его можно было проткнуть. Однако на это шли только трусы. Впрочем, они протыкали и связанных, и лежачих, и в спину… Извините, — сказал он своему партнёру, — я не привожу никаких сравнений, но проиграть вам было мне гораздо приятнее, чем выиграть, воспользовавшись вашей нелепой ошибкой.

И он ушёл, возвышенный, седой и красивый, как старая романтическая книга, которую, может быть, и смешновато читать, но зато страшно хочется, чтобы всё в жизни было именно так, как в ней написано.

«Поднимите шпагу — с безоружным не дерусь!»

А вы дерётесь с безоружным?

Конечно, дело не в шахматах.

Просто хочется поговорить о том высоком качестве души, которое называется отвлечённым словом «благородство».

Есть у нас разные слова, определяющие различные движения души. Тут тёбе и «деловитость», и «усидчивость», и «настойчивость». Эти слова мы читаем не только в характеристиках, но даже в художественных сочинениях, написанных с целью воспитать читателя ещё до того, как он прочтёт книгу до конца.

Но вы представляете, сколько весёлых минут доставило бы угрюмому типу слово «благородный», попадись оно в характеристике? («Такой-то морально устойчив, а также благороден».) Ведь проходу не даст!

— Эй, ты! Благородный! Поди сюда!

Конечно, теперь поединки чести решаются более прогрессивными методами. Мы не какие-нибудь безграмотные рыцари. Мы люди образованные: существуют перья, бумага, чернила, при помощи которых можно достать неприятного тебе человека с любого расстояния. И главное, сделать это, ни разу даже не прикоснувшись к нему. Не нужно ни фехтовать, ни целить в лоб на расстоянии благородном, как указывал Пушкин.

О каком же «благородстве» может идти речь перед лицом такого прогресса! Ясное дело — смешно.

«Воспользоваться и выиграть!» — вот довольно точный и чёткий дебиз анонимщика, не признающий расплывчатых и отвлечённых старомодных понятий. Мне рассказывали недавно про одного типа, который на всякий случай записывал в особую книжечку сплетни про своих товарищей. Чтобы ничего не позабыть. Чтобы, когда этот случай подвернётся, воспользоваться и выиграть. Потому что, если на-человека неожиданно вылить ведро помоев, так он прежде всего станет отфыркиваться и протирать глаза. А в такой чудный момент взять его можно голыми руками. Посему на всякий случай хорошо бы носить с собой это ведро помоев…

И новенькие Яго, шустренькие, как койоты, сбиваются в стайку. Они учатся заглядывать в замочные скважины и сладострастно ждать, пока кто-нибудь подвихнет ногу. Они учатся ждать, пока жертва созреет настолько, что её можно будет прикончить своими слабенькими, пустяковыми зубками. Где они учатся? И учебников таких нет, и, кажется, никакой воспитательной работы в этом направлении не ведётся. Самородки, не иначе.

— Не боись его! Он благородный! Он великодушный! Он в скважину не подсматривает, в спину не толкает, лежачего не бьёт. У него — принципы. И пользуйся его принципами на всю катушку.

Угрюмый тип живёт всё время как на войне. Как будто, если он не выстрелит первым, его непременно укокошат. И он стреляет без предупреждения.

— Поднимите шпагу!

Схватит, и ещё как! Поднимет и спасибо не скажет!

А вот попробуй ты уронить — тогда ни на что не надейся. Он уж воспользуется. Да ещё сапогом отшвырнёт, чтоб не дотянулся. А как же? Что он — дурак, что ли?

— Мы же договаривались!

— Мало ли что!

— Вы бы хоть предупредили!..

— Ещё чего! Нашли дурака!

Так начинается игра без правил.

С человеком, лишившим себя личной чести, невозможно ни договориться, ни условиться. Его невозможно даже пристыдить. Все эти понятия — стыд, совесть, тем более благородство — его не касаются. Понятие доброй воли ему ни к чему. Такой человек несёт в коллектив единственное, что ему близко, — насилие. И, понимая, что это палка о двух концах, он озабочен тем, чтобы, пользуясь этой палкой, быть самому безнаказанным и неуязвимым…

А коллектив?

«Всякий злак на пользу человекам» — сказано в одной старой книге. Увы, эту мысль следует рассматривать не только как совет поварам. Всякие злаки растут на ниве времени. И пшеницы, и овсюги, и добрые травы, и сорняки. И всякие человеки кормятся ими. И всякие человеки используют их для своего морального пропитания.

Я смотрю на большой спелый початок кукурузы, в котором все зёрна с первого взгляда выглядят крепкими, как лошадиные зубы. А тем не менее среди них попадаются зёрна, которые росли явно за счёт соседей, и можно даже увидеть, как они выковыривали соседей своими плечами. И всё это они делали внутри початка с тем большим успехом, чем больше им удавалось прикрыться большими коллективными листьями и большой коллективной формулой:

«Мы не можем разбазаривать свои драгоценные организмы, поскольку они принадлежат не нам, а обществу. Мы не индивидуалисты какие-нибудь. Мы себе не принадлежим!»