Марианна Басина - Город поэта [без иллюстраций]

Некоторые уехали сразу. Пушкин задержался ещё на один день. Получил свидетельство, в котором говорилось: «Воспитанник Императорского Царскосельского Лицея Александр Пушкин в течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в законе божием и св. истории, в логике и нравственной философии, в праве естественном частном и публичном, в российском гражданском и уголовном праве хорошие ; в латинской словесности, в государственной экономии и финансах весьма хорошие, в российской и французской словесности так же и в фехтовании превосходные. Сверх того занимался историею, географиею, статистикою, математикою и немецким языком».

Одиннадцатого июня, через день после выпуска, Пушкин собрался. После обеда обошёл весь Лицей. Постоял в библиотеке, в Газетной комнате, заглянул в больницу. Там, в полном одиночестве, под присмотром подлекаря, лежал прихворнувший Пущин.

— До скорой встречи на Мойке, господин юнкер.

— До скорой встречи на Фонтанке, господин коллежский секретарь.

Они обнялись. Уходя, Пушкин быстро и незаметно ухитрился написать мелом на дощечке над кроватью Пущина:

Прежде чем вернуться в свою комнату, Пушкин из больницы зашёл в лицейский зал.

Многое здесь вспомнилось…

Он стоял у колонны и смотрел на себя в зеркало — невысокий, курчавый, стройный, с золотистым пушком над пухлой верхней губой. И уже не в лицейском — широкий чёрный фрак с нескошенными фалдами, тёмные панталоны.

И ему вдруг живо представилось: тот же зал, то же зеркало. Быстроглазый курчавый мальчик в первый раз с удовольствием оглядывает свой лицейский мундир…

Всё давно было собрано. Прощай, студенческая келья, где являлась ему муза, где он радовался, смеялся, где мечтал и грустил… Кто-то будет здесь теперь?

Прибежал старик дядька.

— Извозчик дожидается… За вами, господин Пушкин.

— Спасибо, Прокофий. Сейчас иду.

Швейцар снял фуражку:

— Прощайте, господин Пушкин.

— Прощай, Василий.

Извозчик ждал у крыльца.

Пушкин сел, и поехали.

Старый дядька стоял на высоких ступеньках и всё кланялся, кланялся…

«Прощай, Прокофий… Прощай, Лицей…»

Когда немного отъехали, Пушкин оглянулся. Лицея не было видно.

Лошадь бежала резво. Выехали на большую дорогу, ведущую в Петербург.

Пушкин опять оглянулся — вековые деревья парка, золочёные главы дворцовой церкви удалялись и таяли в сероватой вечерней мгле…

С Пущиным и Кюхельбекером он увидится в Петербурге. Дельвиг будет далеко. Он уедет на время на Украину к родным.

Милый Дельвиг… «Храните, о друзья, храните ту дружбу с тою же душой…»

Пушкин сел поудобнее и больше во всю дорогу ни разу не оборачивался. Но думал о том же: о друзьях, о Лицее.

«Храните, о друзья, храните ту дружбу с тою же душой…»

Они встретились на Невском, возле ресторана Талона. Пушкин обедал там со знакомым гусаром и, выходя, нос к носу столкнулся с проходившим мимо Пущиным.

Тот был великолепен в своём новом, с иголочки, гвардейском мундире.

— Пушкин!

— Жанно!

— Завтра едем вместе?

— В том случае, любезный друг, если отец раскошелится и даст денег на извозчика. Ежели не даст, мне придётся отправиться в Царское пешком. У меня ведь…

Пушкин вынул и подбросил пустой кошелёк.

Оба дружно рассмеялись.

— Не горюй, Александр, я тебя подвезу. Ну, до завтра. Спешу.

— До завтра, Жанно.

На следующий день, двадцать первого октября 1817 года, они вместе отправились в Царское Село.

Ещё в июне, расставаясь, Пушкин и его товарищи положили каждый год собираться и торжественно праздновать день открытия Лицея.

И теперь те из них, кто служил в Петербурге, сговорились и нагрянули в Царское Село. Их собралось тринадцать: Пушкин, Пущин, Кюхельбекер, Малиновский, Вольховский, Корсаков, Илличевский, Бакунин, Маслов, Стевен, Саврасов, Корнилов, Костенский… Пушкин первым делом убежал один в парк.

В лицейском зале был спектакль и бал. Они сидели среди гостей как равные и не без зависти смотрели на подростков в синих мундирчиках. Те учились теперь в их классах, играли в их зале, жили в их кельях.

Бал ещё не кончился, а тринадцать первенцев Лицея, уединившись с Энгельгардтом, вспоминали недавнее прошлое, говорили о тех, кого с ними не было.

Пушкин очень жалел, что нет с ними Дельвига. Дельвиг числился на службе в Департаменте горных и соляных дел, но служить не торопился. Гостил у родных.

— Он всё ещё ищет в Южной России каких-то каменных угольев и никому ни слова не пишет, — шутил Энгельгардт.

Вспоминали и Матюшкина.

Недавно проводили они его до Кронштадта, откуда на военном шлюпе «Камчатка» отправился он под командой капитана Головина в кругосветное плавание.

Пушкин рассказывал, как учил Матюшкина вести «Журнал путешествия». Наказывал записывать все подробности жизни, все обстоятельства встреч с разными племенами и характерные особенности природы.

Кюхельбекер читал стихи, что сочинил накануне отплытия Матюшкина:

Кюхельбекер был верен себе и продолжал сочинять стихи своим излюбленным размером — гекзаметром. Энгельгардт писал Матюшкину: «Кюхельбекер живёт как сыр в масле; он преподаёт русскую словесность в меньших классах вновь учреждённого Благородного пансиона при Педагогическом институте и читает восьмилетним детям свои гекзаметры; притом исправляет он должность гувернёра; притом воспитывает он двоих молодых Тютчевых; …притом присутствует очень прилежно в Обществе любителей словесности и, при всём этом, ещё в каждый почти номер „Сына отечества“ срабатывает целую кучу гекзаметров… Кто бы подумал, когда он у нас в пруде тонул, что его на всё это станет».

Педагогика Кюхли интересовала товарищей. Трудно было представить, как подобный чудак учит уму-разуму малых детей. Но Пушкин заверил всех: ему доподлинно известно от брата Лёвушки, который учится в Благородном пансионе, что Вильгельм Карлович превосходный педагог.