Марианна Басина - Город поэта [без иллюстраций]

Это продолжилось.

В 1822 году Лицей из ведения министерства просвещения был передан в Управление военно-учебных заведений. Муштра и фрунт — вот наилучший способ искоренить «лицейский дух» — так решило высшее начальство.

Участь Энгельгардта была тоже предрешена. Письма его к Пущину и к другим бывшим воспитанникам становились всё более тревожными и грустными. В 1823 году он получил отставку.

Директором Лицея назначили аракчеевского ставленника генерал-майора Гольтгойера.

Всё лучшее в Лицее было уничтожено, разгромлено…

Сумрачно слушал Пушкин рассказ друга о Лицее.

Когда Пущин уехал из Михайловского, Пушкин, набрасывая строфы послания к нему — «Мой первый друг, мой друг бесценный», — с горечью писал:

Их Лицея больше не существовало.

У судьбы было другое, более определённое название: российское самодержавие.

Лицейскую годовщину 1825 года Пушкин праздновал один в своём забытом богом Михайловском. На дворе стояла осень, сад почти совсем облетел, дождь и ветер хозяйничали на опустевших лугах и нивах, покрывая сердитой рябью гладь озёр и Сороти. В пустых нетопленых комнатах старого ганнибаловского дома было неуютно и сыро. Только в кабинете у Пушкина пылал камин и на столе среди книг и бумаг стояла початая бутылка вина. Он пил один за здоровье товарищей.

Он вспоминал друзей… Пущин и Дельвиг недавно навестили его, побывали в Михайловском. Он слышал их голоса, чувствовал крепость дружеских объятий, теплоту их рук. Он думал о них.

Он вспоминал и других, ждал к себе Кюхельбекера. Из самых глубин его сердца рождались строки, прославлявшие их лицейский союз:

Как хотелось ему опять очутиться среди товарищей. И ему верилось, ему страстно хотелось верить, что скоро кончится заточенье и он вернётся в ожидающий его дружеский круг.

Он вернулся из ссылки раньше, чем предполагал. Но нерадостным было его возвращение…

Небывалые события потрясли всё русское общество. После смерти «кочующего деспота» Александра I, четырнадцатого декабря 1825 года, члены тайного «Северного общества» в Петербурге вывели полки на Сенатскую площадь, чтобы изменить судьбу России. В тот же день восстание было подавлено, его участники схвачены. Более полугода длились допросы, следствие. И наконец — приговор: пятерых повесить, сто двадцать на каторгу, в Сибирь. Среди них — «государственные преступники» Иван Пущин и Вильгельм Кюхельбекер. Сослан на Кавказ и Владимир Вольховский.

А Пушкин… Новый царь Николай I — палач декабристов — счёл выгодным «простить» знаменитого поэта. Пусть гуляет на свободе под надзором жандармов и полиции.

И вот — свобода.

Семь долгих лет не видел Пушкин Петербурга. Приехал — и всё показалось совсем иным, чем прежде, казённым, холодным, сумрачным. Жизнь как бы замерла, растрачиваясь по пустякам.

Будто вместе с декабристами были изгнаны из столицы благородство, дерзания, свобода мысли, красноречие, ум. «Что же мне вам сказать, сударыня, о пребывании моём в Москве и о моём приезде в Петербург, — писал Пушкин П. А. Осиповой, своей соседке по Михайловскому, — пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хотя и различны…»

Из близких лицейских друзей он нашёл в Петербурге одного только Дельвига. Вот когда наполнились трагическим смыслом строки их прощальной лицейской песни: «Судьба на вечную разлуку, быть может, здесь сроднила нас…»

Ему мучительно грустно было видеть Лицей, но его тянуло туда с непреодолимой силой. И всякий раз, наезжая в Петербург, отправлялся он в Царское на свидание со своей юностью. Шёл туда пешком — любил пешие прогулки. Выходил чуть свет, на Средней Рогатке выпивал стакан вина и к обеду был на месте.

С волнением вступал он под сень царскосельских садов. Он чувствовал себя блудным сыном, возвратившимся наконец в родной дом. Со всех сторон его обступало прошлое. Он снова был в Царском Селе. Он вернулся.

В середине февраля 1831 года Пушкин женился на Наталье Николаевне Гончаровой. Обвенчался в Москве, но поселиться постоянно решил в Петербурге. «Я не люблю московской жизни, — признавался Пушкин своему другу Плетнёву. — Здесь живи не как хочешь — как тётки хотят. Тёща моя та же тётка».