Сергей Голицын - Солнечная палитра

Василий Дмитриевич не признавал стиля помещичьих усадеб начала XIX века, с непременным треугольным фронтоном под крышей и с колоннами, поддерживающими этот фронтон. Он считал, что большие и высокие парадные апартаменты нижнего этажа неудобны и неприспособлены для жилья, а дети ютятся в низких комнатах на антресолях.

И он спроектировал и выстроил дом без всяких украшений, но такой, чтобы в нем жилось удобно и чтобы никто друг другу не мешал. Он называл стиль дома скандинавским, но правильнее было бы назвать его поленовским.

Дом был трехэтажный, деревянный, впоследствии оштукатуренный и побеленный, со стеклянными террасами и несколькими входами с разных сторон. Кое-где лепились балкончики. Окна, то широкие, то, наоборот, очень узкие, то совсем крошечные, были размещены без всякой симметрии, иные даже в крыше.

На три стороны открывался обширный вид, налево — на город Тарусу, прямо — на Оку и лесные дали противоположного левого берега, направо — на Бёхово и ближние леса.

Василий Дмитриевич оборудовал библиотеку, столярную, игральную, художественную мастерскую и маленький кабинет жены. В нижних комнатах он собирался разместить музей — тот самый народный музей, о котором мечтал столько лет.

Уклоняясь от тех, кто был далек от искусства, он предусмотрел специальные потайные лестницы и люки для удирания на случай непрошеных гостей.

В феврале 1891 года, когда строительство дома уже заканчивалось, Василий Дмитриевич получил почетное приглашение участвовать в комиссии по выработке нового устава Академии художеств.

Он отправился в Петербург, окрыленный надеждами; ему мечталось о новой академии с выборным самоуправлением — истинном рассаднике искусства. Он предвидел, конечно, что будет много противников реформ, и ехал с целью добиться осуществления своих надежд.

Но после многих бесконечных и томительных заседаний удалось провести в жизнь лишь отдельные половинчатые реформы.

Власть в академии по-прежнему принадлежала людям, чуждым искусства. Президентом академии остался солдафон брат Александра III — великий князь Владимир Александрович, а вице-президентом — граф Иван Иванович Толстой. Однако ряд бездарных профессоров-консерваторов, которые только мешали развиваться талантам, удалось все же отстранить от академии; они были уволены в отставку. В новом списке профессоров, поданном царю на утверждение, значились Репин и Поленов.

Александр III, узнав о содержании резко критических речей Василия Дмитриевича, утвердил список, вычеркнув из него лишь Поленова, как чересчур «красного».

Этот удар — бесцеремонное и грубое отстранение от преподавательской деятельности — жестоко оскорбленный Поленов переживал очень тяжело; опять к нему вернулись его ужасные головные боли, и он поспешил уехать из Петербурга с намерением как можно дольше в него не возвращаться.

По приезде в Москву Василий Дмитриевич принял решение уйти также из московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Уж очень трудно ему приходилось — совсем замучили головные боли.

Но самое главное — он чувствовал: ему уже не по силам быть одновременно и вдумчивым, добросовестным преподавателем, воспитателем молодых талантов, и самому заниматься творческой работой.

Надо было выбрать что-то одно.

Василий Дмитриевич выбрал самое для себя дорогое — творчество.

После тяжелых раздумий он подал прошение об отставке.

262 подписи учеников стояли под прощальным адресом. Будущие художники, глубоко огорченные тем, что они расстаются со своим учителем, писали Поленову:

«Ваша гуманная высокоодаренная личность невольно влекла учеников под Ваше руководство. Вы старались внушать им стремление к правде и красоте, заставляли их работать осмысленно, разумно, делились с ними всеми сведениями, которые дала Вам наука и Ваша славная художественная деятельность, всегда были врагом заученности, манерности и рутины…»

Впоследствии бывшие ученики Василия Дмитриевича — Коровин, Бакшеев, Бялыницкий-Бируля, Татевосянц и Мешков — в своих воспоминаниях [11] Вот некоторые из этих многочисленных высказываний: «Поленов так заинтересовал школу и внес свежую струю в нее, как весной открывают окно душного помещения. Он первый стал говорить о чистой живописи, как написано, говорил о разнообразии красок…» — писал Коровин. «Редким качеством обладал Василий Дмитриевич, — писал Татевосянц, — умением воодушевлять других, в особенности молодых художников; он возбуждал охоту к работе, заражал всех своим вдохновением, все при нем принимались с жаром работать». «Поленов повел за собой художников на натуру, заставил многих выйти из комнат и мастерских с палитрой в руках на воздух, к солнцу, к свету. В этом его огромная заслуга…» — писал Бялыницкий-Бируля. сказали немало благодарных слов о своем учителе.

Казалось, Василий Дмитриевич совсем ушел от общественной жизни. В Борке постоянно жил у него лишь самый верный и любимый его ученик Егише Татевосянц да гостили на правах родственниц художницы Марья Васильевна Якунчикова и Елена Дмитриевна Поленова.

Василий Дмитриевич работал на строительстве дома и усадьбы, сажал деревья, много времени проводил со своими маленькими детьми (их теперь было у него трое — Митюха, Катериша и Маша). Он катал их на лодке, купался с ними, мастерил им игрушки.

Василий Дмитриевич говорил, что летние пейзажи он пишет с меньшей охотой: летом чересчур жарко и одни зеленые тона. Зато зимой и осенью, когда сочетание красок на солнце и в тени так многообразно, он почти ежедневно уходил с этюдником на чистый воздух. Многие пейзажи, особенно виды Оки, повторялись им по нескольку раз.

Давно мечталось ему написать Оку в золотых берегах. Еще со времени покупки усадьбы он ловил ясные и солнечные дни бабьего лета и набрасывал небольшие этюды любимого поворота Оки от дома к Очковым горам.

Наконец ему удалось закончить свою знаменитую «Золотую осень».

В этой одной из его лучших картин светится подлинное солнце; здесь словно играет целый оркестр оранжевых, ярко-желтых, нежно-голубых, темно-зеленых красок. Они то переливаются, то затихают, то вновь вызванивают мелодию.

Василий Дмитриевич, глядя на окружавшие его прозрачные осенние краски, любил повторять пушкинские слова:

И он сумел увидеть, поймать и перенести на полотно все богатство красок осени.

На переднем плане картины: светло-зеленая лужайка с темными кустиками можжевельника, далее золотые, кое-где зеленоватые, порыжелые или оранжевые березы; налево раскинула свои темные ветви старая сосна. Направо по склону горы золотые краски березового леса, постепенно сливаясь и светлея, точно смотрятся в голубую тихую гладь холодной Оки. Двумя белыми платочками светится на горе маленькая бёховская церковка с приземистой колокольней. А на том берегу прозрачные бескрайние лесные дали переходят у горизонта в нежно-голубое небо.