Сергей Голицын - Солнечная палитра

И конечно, самый предприимчивый капиталист, тот, кто в это время строил железную дорогу на Архангельск, тот, кто мечтал освоить пустынные берега Ледовитого океана и Белого моря, был в первых рядах этой толпы. В своем павильоне «Крайний Север» Савва Иванович Мамонтов собирался показать, какие неисчислимые рыбные и лесные богатства таятся на далеких холодных окраинах России.

Коровин и Серов по его поручению ездили на Белое море и на Мурманское побережье. Они привезли оттуда массу этюдов и зарисовок. Панно Коровина, показывавшие суровую природу Севера, труд и быт поморов, являлись истинным украшением мамонтовского павильона.

На выставке в отдельном просторном помещении был организован специальный Художественный отдел. Для этого павильона Мамонтов заказал Врубелю два панно — «Принцесса Греза» и «Микула Селянинович». Художник начал работать над ними в Москве в особняке Саввы Ивановича. Первое панно вскоре было почти готово, а второе никак не давалось Михаилу Александровичу. Между тем сроки подходили.

Члены жюри, назначенные Академией художеств, ознакомившись с эскизами, поняли, что сами, огромные и оригинальные, блестящие, как перламутр, панно Врубеля затмят произведения других живописцев, и… почти единогласно забраковали их.

Но Мамонтов, горячий сторонник всего нового и талантливого в искусстве, был не таков, чтобы сдаться. Он начал энергично действовать: покатил в Петербург к тогдашнему всесильному министру финансов Витте, который ему покровительствовал, и добился разрешения выставить панно отдельно.

На специально арендованном пустыре возле входа на выставку в кратчайший срок был воздвигнут просторный павильон.

Но тут дело застопорилось: решение жюри так подействовало на впечатлительного Врубеля, что он заболел нервным расстройством и просто был не в состоянии закончить свои панно. И тогда Мамонтов позвал Поленова в Нижний.

Увидев эскизы Врубеля, художник понял, что перед ним замыслы поразительные, новое слово в искусстве, и панно необходимо и закончить и отстоять, чего бы это ни стоило.

Он немедленно отправился в Москву и там в кабинете Мамонтова или просто во дворе, не считаясь с усталостью и временем, вместе с Коровиным работал над врубелевским панно. Случалось, к ним заходил Серов, помогал советами, а порой не удерживался и тоже брался за кисть.

Панно было закончено вовремя и отправлено в Нижний. Врубель был в восторге от того, как повернулось дело, и горячо благодарил своих товарищей.

Над только что отделанным павильоном появилась удивительная вывеска:

«Выставка декоративных панно художника М. А. Врубеля, отвергнутая жюри Императорской Академии художеств».

Впоследствии Коровин в своих воспоминаниях писал, что «члены жюри взбесились как черти».

Публика валом повалила в новый павильон. На саму выставку требовалось покупать билеты, а творения Врубеля щедрый Мамонтов показывал бесплатно. Через неделю члены жюри умолили его убрать с вывески последние пять слов.

Василий Дмитриевич вернулся в Борок веселый, словно помолодевший; весь день смешил и увлекал слушателей остроумными рассказами о выставке и о врубелевской истории, а к вечеру как-то притих.

— Голова опять болит? — встревожилась Наталья Васильевна.

— Да, — коротко ответил он, встал с кресла и вышел.

На следующее утро художник поднялся к себе в мастерскую, откинул занавеску с мольберта и начал работать над очередной картиной «Евангельского круга».

Два несчастья обрушились на Василия Дмитриевича. В 1895 году умерла мать Мария Алексеевна, всеми уважаемая, всю жизнь посвятившая детям и внукам. А в 1898 году скончалась младшая сестра Лиля — Елена Дмитриевна.

Талантливая художница, она горячо интересовалась народным творчеством, писала акварелью цветы и пейзажи и была первой в России, которая серьезно занялась иллюстрированием русских сказок. Ее очень ценил и всячески поддерживал Стасов. Вместе с Елизаветой Григорьевной Мамонтовой, женой Саввы Ивановича, она руководила абрамцевской кустарной мастерской резьбы по дереву.

Об этих двух замечательных женщинах, которые и свою долю положили на пользу русского искусства, можно было бы написать целую книгу.

А дальнейшая судьба Мамонтова сложилась печально. Своей неуемной предприимчивостью он приобрел много врагов и среди капиталистов, и в царском правительстве.

Будучи председателем правления Ярославской железной дороги, Савва Иванович затеял строительство нескольких рельсопрокатных и паровозостроительных заводов. Нужны были деньги. И он без ведома акционеров взял из железнодорожной кассы солидную сумму, рассчитывая вернуть ее позднее. Акт этот был признан незаконным, и в сентябре 1899 года Мамонтов был арестован.

Василий Дмитриевич тяжело переживал несчастье друга, неоднократно ездил к нему на свидание в Таганскую тюрьму, написал коллективное, от имени художников, письмо прокурору. А сам Савва Иванович к своему краху отнесся удивительно стоически. Он и под замком оставался верен своему всегдашнему знамени — искусству: пока бывало светло, лепил какую-то статуэтку, а по вечерам переводил байроновского «Дон-Жуана».

— Давно собирался, наконец нашел время, — шутливо сказал он Василию Дмитриевичу при свидании.

После длительного следствия суд признал, что Мамонтов лично себе не присвоил ни копейки, и оправдал его. Однако по иску держателей акций все его имущество, в том числе роскошный особняк на Садовой-Спасской с многочисленными сокровищами искусства, было продано с молотка. «Частная опера» перешла в другие руки, но Абрамцево, купленное им на имя жены, уцелело.

После своего освобождения разоренный Мамонтов жил уединенно, лепил, увлекался керамикой. Все, что касалось искусства, по-прежнему волновало и захватывало его, однако помогать художникам он уже не мог.

Василий Дмитриевич и друзья по временам навещали его в маленьком домике за Бутырской заставой, где он жил при своей небольшой керамической мастерской.

А в Борок на берега Оки Савва Иванович приехал только однажды. Василий Дмитриевич повел своего старого друга по комнатам музея. Савва Иванович остановился перед этюдом Репина «Абрамцево». Он приехал в Борок веселый, оживленный, а тут вдруг замолчал, верно, вспомнились ему давнопрошедшие дни. Положив руку на плечо Натальи Васильевны, он грустно сказал, кивнув на этюд:

— Как ты тут похожа, молодая, счастливая…

Скончался он весной 1918 года в возрасте семидесяти семи лет.