Виталий Бианки - Вести из леса

Вот только когда стул или там что-нибудь неожиданно переставишь, куда ему прыгать, — ну, тут прыгнет и шлёпнется. Слепой же ведь всё-таки. Нисколько не видел.

Вещи надо было всегда так передвигать, чтобы он слышал. Тогда он понимал и уж в пустое место не прыгал.

Ушами понимал. Уши у него были хорошо зрячие.

Встретились на поляне двое малышей: косулёнок — лесной козлёночек, и кабанчик — лесной поросёнок.

Нос к носу встали и разглядывают друг дружку.

— Ой, какой смешной! — говорит косулёнок. — Весь полосатый-полосатый, будто тебя нарочно раскрасили!

— Ой, а ты до чего смешной! — говорит кабанчик. — Весь в пятнышках, в пятнышках, будто тебя нарочно забрызгали!

— Я в пятнышках для того, чтобы лучше в прятки играть! — сказал косулёнок.

— И я полосатый, чтобы лучше в прятки играть! — сказал кабанчик.

— С пятнышками лучше прятаться!

— Нет, с полосками лучше!

— Нет, с пятнышками!

— Нет, с полосками!

И заспорили, и заспорили! Ни один уступить не хочет.

А в это время затрещали сучья, захрустел валежник. Вышла на поляну медведица с медвежонком.

Увидел ее кабанчик — и стреканул в густую траву. Вся трава полосками, полосками, — исчез в ней кабанчик, словно сквозь землю провалился.

Увидел медведицу косулёнок — и стрельнул в кусты. Между листьев солнце просвечивает, везде только жёлтые пятнышки.

Исчез в кустах косулёнок, словно его и не было.

Не учуяла их медведица, прошла стороной.

Значит, оба одинаково ловко в прятки научились играть!

Напрасно спорили.

Пробил дятел в кленовой коре дырочку — напился сладкого сока.

За дятлом долгохвостая синица прилетела — тоже носик помочила. За долгохвостой — лазоревка: три капельки выпила.

Улетели птицы — насекомыши собрались.

Мухи прилетели. Две бабочки крапивницы. Траурница красавица — крылья чёрные, кайма на крыльях жёлтая и синие глазки по ней.

Все сладкий сок сосут — улетать не собираются.

Муравьишка приполз — усами шевелит.

Комарик прилетел — долгими ногами в патоке увяз.

Может, и ещё кто-нибудь притащился бы, да тут дятел — порх! Гости незваные — кто куда!

Муравей замешкался — дятлу на язык прилип.

Запил дятел кислого гостя сладким соком.

Дятел улетел — опять никого не позвал.

Да гости не гордые — сами один за другим потянулись. Хоть и незваные, а хочется и им сладенького.

Кому сладенького-то не хочется?!

Шёл я по лесу и вижу: стоит терем в семь этажей. В каждом этаже кто-то живёт. Сел я на пенёк и спрашиваю:

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

Высунулась из дуплишка первого этажа птичья головка, отвечает:

— Я утка-гоголь, не простая утка, дуплогнёздая!

А из второго этажа:

— Я желна дятел. Не простой дятел — чёрный!

И из третьего этажа:

— Я, дятел, тут живу. Не простой дятел, а пёстрый!

И из четвёртого, пятого, шестого и седьмого этажей хором:

— А тут мы живём, стрижи чёрные. Тоже не лыком шитые, не мочалой подпоясанные! Стрижи-быстролёты.

Да, думаю, не простой передо мной терем-теремок, а высотный. И никак нельзя про него просто рассказать. Взял я да и сочинил эту сказку. А было-то всё взаправду. Терем лесной — это большая старая берёза. Снизу доверху семь дупел в ней — как семь этажей. И в каждом дупле — птицы. Те самые, о которых я вам рассказал. Утка дуплогнёздая, дятел чёрный и дятел пёстрый, стрижи-летуны. Обитатели сказочного лесного терема.

Серёжа Володин нам пишет:

«Сделал я себе часы. И не какие-нибудь там песочные или солнечные, а… птичьи!

Оказывается, птицы начинают петь не как вздумается, а в строго определённое время. Я по часам проверял и записывал. И теперь у меня на каждый месяц свои птичьи часы. И время я теперь не смотрю, а слушаю. Нынче я с папой на охоту ходил, так он меня так и спрашивал:

— А ну-ка, Серёжа, послушай, сколько там времени? — Я послушаю и отвечаю:

— Бекас запел, — значит, три часа! Скоро вальдшнепы полетят. — И точно: только встали, послышался хрип и свист — первый вальдшнеп летит. Значит, уже три часа пятнадцать минут.

Пеночка теньковка запела — начало пятого часа, зяблик загремел — около пяти.

Красота! Ни чинить, ни заводить часов не надо, не потеряешь их и не разобьёшь. Правда, бывает, привирают иногда, но не много, минут на пятнадцать.

Советую всем ребятам завести себе птичьи часы».

— Как я рада, как я рада, что родители мои не люди, а птицы, синицы лазоревки! Бедные человеческие птенцы — их кормят всего три раза в день. Мои папа и мама кормят нас в день шестьсот раз. Нас, птенцов, у них пятеро. Каждому в день достаётся по сто двадцать порций. Сорок завтраков, сорок обедов и сорок ужинов!

— Ты чего, Кукушка, головой трясёшь, будто волоском подавилась?

— Каким там волоском! Целая волосатая гусеница в горло попала.

— Ах ты, бедная! Как не повезло-то тебе!

— Это почему же не повезло? Я их, волосатых-то, уже три десятка проглотила. Вот тридцать первую заглатываю. Вкусненькая такая, мохнатенькая.

Тук-тук! Опять тля! Вот вредная букашка. Вредная мелкая и ничтожная. Одно слово — тля!

Но, с другой стороны, если их проглотить сотен восемь — девять, то можно не только червячка заморить, а и план борьбы с вредными насекомыми выполнить. Одним ударом — двух зайцев!

Тук-тук! Возьмусь-ка я за перевыполнение плана.

Майский жук летит над лесом, как пуля, гудит:

— У-убью-у!..

Лягушка на болоте испугалась, спрашивает:

— Кого? Кого?

Бекас, лесной барашек, заблеял:

— Меня-я?

Тетерев на лугу сердито бормочет:

— А за что? А за что?

Утка на озере кричит:

— За зря! За зря!

Ворона завопила:

— Кар-раул!

А Майский Жук об дерево — хлоп! — и сам убился.

— Угу-гу! Угу-гу — молчать не могу! На ребят-юннатов жалуюсь. Почему они для птиц гнездовья по знакомству делают? А, скворцы, старые знакомые, — вот вам скворечники! А, синицы-сестрицы, полезные птицы, — вот вам синичники! А мы, совы, вредные птицы, что ли? А кто по ночам мышей в лесах и полях ловит? Или нам дуплянки не надо?