Людмила Красильникова - Любит – не любит. Школьный роман

Правда, я иногда задумывалась, как много времени и денег нужно для того, чтобы постоянно быть в струе моды, потом я отталкивала эти мысли, снова и снова решая, что Костина мама – человек особой породы, и ей наверняка достается все без лишних усилий.

Наблюдая, как Костя помогает своей маме снимать шубу, я вдруг глянула под ноги и увидела свою юбку, унижающе простенькую, сиротливо лежащую на полу. Быстро наклонившись, схватила ее и смяла в руках, не зная, куда спрятать. Глядя на серебристое воздушное платье Костиной мамы, подумала, что эта квартира с ее хозяевами сразу обесценивает все, что я имею. Здесь я вижу, что строчка на моем манжете кривит, складка у юбки неправильно отглажена, материал очень дешевый. И мне нестерпимо захотелось одеваться так же потрясающе, как Эвелина Леонтьевна.

Потом, пока Костя ходил за чаем, я быстро переоделась, аккуратно сложила джинсы и уложила их в пакет.

Костя вошел с черным, изукрашенным цветами подносом, на котором стояли причудливые чашки и такой же чайничек.

– Чай цейлонский, конфеты твои любимые, – сказал Костя, разливая напиток, и, помолчав, продолжил: – Вообще, я даже рад, что джинсы мне не подошли. Мне бы родители все равно их не купили. Вчера они взяли спортивный костюм «Адидас» и фирменные кроссовки. Да и потом, я беру много денег у них на фотобумагу, пленки и прочее. Знаешь, есть поговорка: «Хочешь разорить своего друга, купи ему фотоаппарат»…

– А сколько стоят джинсы? Ты где их взял? – встревожилась я почему-то.

– Ты что, не знаешь «черные цены»? Сто пятьдесят, – Костя сказал это легко, словно такие деньги ничего не значат.

– Сто пятьдесят! Но ведь и джинсы уже не так ценятся, как раньше…

– Правильно. Раньше они стоили двести пятьдесят. На прилавках они не лежат. Правда, время от времени стали появляться в магазинах, но примитивные, хоть и импортные, а цена – сто рублей. А эти – в молниях, карманах, ремнях – блеск! Вообще-то смотри… Но цена бросовая. Неужели твой папа, кандидат наук, откажется купить дочери такие великолепные джинсы, переплатив всего полсотни? Глупенькая ты, – Костя стал говорить со мной, как с ребенком, – забирай их и неси домой. Там наденешь, пройдешься перед матерью с отцом, и все будет о'кей. А взял я их у друзей Андрея, там они кому-то не подошли. Вот сто пятьдесят требуется отдать или джинсы вернуть.

– У меня мама строгая, – замямлила я.

– Родители не согласятся – принесешь назад, – уговаривал меня Костя. – Да я заработаю тебе потом пятьдесят. Ты ведь знаешь, я летом стольник сделал. Мне хочется, чтобы ты смотрелась красиво…

Летом Костя действительно заработал сто рублей. Во дворах фотографировал маленьких детей, предварительно договорившись с их мамами. Фотографии он делал отличные, и родители малышек без сожаления платили ему по четыре рубля. Эти деньги здорово нам пригодились. На них он водил нас в кино, покупал мороженое и пирожное, на них мы брали напрокат палатку и вместе с Сочиным и Иркой ездили на озеро. Мы ходили даже в кафе, и Костя, как Монте-Кристо, оплачивал наши расходы.

Костя вообще любит блеснуть, быть первым. Для меня он и был первым. У нас редко возникали споры, и больше пятнадцати минут я не могла противиться его доводам. Так и в этот раз. Я согласилась взять джинсы, тем более, в нашем классе только у Кости и у Иры были такие стоящие фирменные брюки. Мне хотелось во всем быть если не первой, как Костя, то в числе первых. Я взяла джинсы и заспешила домой, чтобы убедить родителей дать мне сто пятьдесят рублей.

Я быстро, без лифта, поднялась на свой четвертый этаж и открыла дверь. Хотела незаметно прошмыгнуть в спальню, быстро надеть джинсы, потом важно прошествовать перед мамой, и уж потом сказать о деньгах.

Но едва я вошла домой, как мама, услышав стук двери, выглянула в прихожую:

– Дочура? Ты что так раскраснелась? Опять бегом, словно лифта не существует?

– Мама, ты же знаешь, я им никогда не пользуюсь. Не хочу дряхлеть раньше времени. Вон в Алма-Ате есть специальная «лестница здоровья» в семьсот ступеней, то есть обыкновенная лестница, только длинная, – я говорила, а сама прятала за спиной пакет, надеясь, что, махнув рукой на мою болтовню, мама уйдет на кухню, и я осуществлю свой план. – Но любая подъездная лестница ничем не хуже алма-атинской, если по ней почаще подниматься без помощи лифта. Ты послушай радио: сейчас ратуют за местные курорты, а ведь подъездные лестницы – это местные «лестницы здоровья». Вверх-вниз, вверх-вниз, укрепляй ноги…

– Что у тебя там за спиной?

Да, мою маму разговорами не проведешь. Я положила джинсы и нарочито медленно стала снимать зимнее пальто. Мама взяла пакет, повертела в руках и вопросительно посмотрела на меня.

– Это мне дали примерить, – я старалась говорить равнодушно.

– То есть, как примерить? Такие вещи направо-налево не раздают, они денег стоят.

Мама у меня человек приземленный и со своей житейской философией попадает сразу в точку.

Я взяла из ее рук джинсы и сказала деланно безразличным голосом:

– Разумеется, стоят. Если они мне подойдут, они будут стоить для нас денег.

– Любопытно… – глаза у мамы стали колюче насмешливыми, так бывало всегда, когда я не к месту проявляла свою взрослость.

А я невозмутимо прошла в комнату и перед зеркалом на глазах у мамы, стараясь казаться чинной, стала натягивать на себя джинсы.

Когда я увидела их на Костином столе, они вызвали у меня обычный для моих сверстников интерес к популярной дефицитной вещи, который, как правило, исчерпывается словами: «Ого! Где отхватил? Клево!» и вялым желанием заиметь такую же: «Не плохо бы так же вырядиться… Но если нет, где возьмешь? Не умирать же». Никогда я не испытывала особой зависти. Сейчас же, когда возможность обладать модными брюками стало реальной, меня полностью захватило стремление оставить их у себя. Мне казалось, от того, будут ли джинсы моими или нет, зависит все: моя красота, а значит, и наша с Костей дружба, любовь, моя судьба, наконец, и мое счастье. Я смотрела на себя в зеркало глазами чужих, посторонних людей. Ах, какая красивая девушка! И фигура ничего, и лицом хороша. Эффектная…

В этих брюках я почувствовала себя великолепной, недоступной для других гордячкой, современной, независимой, раскованной. Я покачивала бедрами, поворачиваясь спиной, крутила задом, сгибала ноги, неотрывно наблюдая за собой в зеркало. Наклейка на штанах, бляха с иностранными буквами производили совершенно особое впечатление, как билет в общество избранных. Я действительно ощутила превосходство над Верой Еременко, Агеевым, над всеми другими, кто не одевается так современно, модно и дорого, как оделась я. Расстаться с джинсами я уже не могла.