Борис Тебиев - …И в просвещении стать с веком наравне. Том I

Выходец из семьи прибалтийских немцев, Энгельгард родился в Риге. Несколько лет провел на военной службе. При Павле I был секретарем магистра Мальтийского ордена, во главе которого стоял сам император. В это время он сблизился с наследником престола Александром, оказав ему услугу в налаживании контактов с отцом.

Энгельгард руководил Царскосельским лицеем более семи лет, вплоть до своей отставки в 1823 г. На этой должности проявились его незаурядный педагогический талант, умение организовать работу лицеистов с пользой для их всестороннего развития. Определяя в заметках «для себя» свои педагогические принципы, Энгельгард писал: « Только путем сердечного участия в радостях и горестях питомца можно завоевать его любовь. Доверие юношей завоевывается только поступками. Воспитание без всякого наказания – химера, но если мальчика наказывать часто и без смысла, то он привыкнет видеть в воспитателе только палача, который ему мстит. Розга, будет ли она физическою или моральною, может создать из школьника двуногое рабочее животное, но никогда не образует человека. При дружеских отношениях между воспитателем и воспитанником имеется множество способов наказывать без обращения к карательным средствам».

Заметки эти не случайны. Первое, с чем столкнулся пунктуальный Энгельгард в лицее, – это почти полное отсутствие дисциплины среди воспитанников, нарушения нормального хода учебной работы. Педагогу стоило немалых трудов, чтобы восстановить нарушенный порядок, наладить правильные взаимоотношения между воспитателями и лицеистами, заинтересовать их учебой.

Стремясь восполнить недостаток семейного общения, так необходимого в юношеском возрасте, Энгельгард постоянно устраивал в своем доме, располагавшемся напротив лицея, семейные вечера, на которых, по воспоминаниям И. И. Пущина, лицеисты «знакомились с обычаями света, находили приятное женское общество». Традиция таких вечеров была заложена еще Малиновским. Во время летних каникул директор организовывал с учениками дальние прогулки по окрестностям Царского Села. В праздничные зимние дни для них устраивались различные развлечения – загородные катания на санях, запряженных тройками, заливались катки, строились снежные горки.

Один из воспитанников лицея, вспоминая годы, проведенные в Царском Селе, писал: «Энгельгард действовал на воспитанников своим ежедневным с ними общением в свободные от уроков часы. Он приходил почти ежедневно после вечернего чая в зал, где мы толпою окружали его, и тут занимал он нас чтением, беседою, иногда шутливою (он превосходно читал); беседы его не имели никогда характера педагогического наставительства, а всегда были приноровлены к возрасту, служили к развитию воспитанников и внушению им правил нравственности; особенно настаивал он на важности усвоения принципа правдивости. Мы до такой степени привыкли ко вседневным почти его посещениям, что непоявление его в течение двух-трех дней производило общее смятение и беспокойство; тотчас начинались разговоры, не сделал ли кто какого проступка или шалости, которая огорчила директора; виновный сейчас сознавался, отправлялся к нему с повинною – мир восстанавливался, и директор опять появлялся в обычный час, со своим приветливым, ласковым, одобрительным выражением. В старшем курсе отношения его к воспитанникам принимали характер более серьезный. С большим тактом и уменьем он давал уразумевать, что мы уже не дети, и потому беседы его клонились преимущественно к развитию понятия о долге. Чтения были более серьезные, задавались темы для сочинений, которые представлялись директору и от него возвращались с его замечаниями».

Как директор лицея и педагог Энгельгард многое делал для совершенствования учебного процесса. По его инициативе в лицей доставлялись архивные документы Министерства иностранных дел, не имевшие важного исторического значения, но необычайно интересные для подготовки будущих дипломатов и чиновников. На примере этих документов лицеисты учились практическим навыкам дипломатического письма.

Пушкин был одним из немногих лицеистов, у кого не сложились отношения с директором. Он избегал семейных вечеров, открытого общения с педагогом, рисовал на него карикатуры и писал довольно обидные эпиграммы. Причина этого, если знать Пушкина, очень проста: даже в этом отношении он не хотел быть «как все». Однако близкие друзья поэта Иван Пущин и Владимир Вольховский не только питали к Энгельгарду глубочайшее уважение, но и поддерживали переписку с бывшим своим директором в течение всей своей жизни. Осужденный за участие в движении декабристов на двенадцать лет каторжных работ и сосланный затем в сибирское захолустье Пущин в одном из писем Энгельгарду в 1845 г. писал, что декабристы на поселениях «очень заботятся, чтобы новое поколение было грамотное». Можно представить себе, что испытывал опальный в то время педагог, читая подобные строки.

Российскую и латинскую словесность в лицее преподавал выпускник Московского университета доктор философии и свободных искусств Николай Федорович Кошанский (1785—1831). С «легкой руки» некоторых пушкинистов, а также В. Г. Белинского и Н. А. Добролюбова, потешавшихся над устаревшей, но в свое время далеко не бесполезной книгой Кошанского «Риторика» (теория словесности), за этим лицейским профессором в литературе одно время утвердилась весьма нелестная репутация педанта и ретрограда. При этом неизменными были ссылки на юного Пушкина, называвшего его «скучным проповедником» и «угрюмым цензором», преподносившим лицеистам «уроки учености сухой».

Однако в реальной жизни многое было не так. Воспитанник лицея 1820-х гг., академик Я. К. Грот, известный и как пушкинист, собиратель лицейской старины, вспоминая свои лицейские годы, писал: «Способ преподавания Кошанского и собственное притом одушевление не могли не возбуждать в молодых людях любви к поэзии и литературе». По свидетельству других лицеистов, его лекции были занимательны, непринужденны и походили на дружеские беседы. Будучи довольно молодым, Кошанский был близок с первенцами лицея. Активно побуждая их к поэтическому творчеству, он обращал при этом внимание на недопустимость пустословия и поэтической небрежности. Кошанский серьезно относился к поэтическим опытам юного Пушкина, требовал от него, как и от других лицеистов, основательной работы над стихом, чем задевал подчас обостренное самолюбие юного дарования. По свидетельству С. Д. Комовского, Кошанский «употреблял все средства», чтобы как можно лучше ознакомить Пушкина с теорией отечественного языка и с классической словесностью древних. Все это было не без пользы для Пушкина. И тем не менее юный Пушкин не был разгадан даже таким неординарным человеком и педагогом, как Кошанский [25]