Станислав Рассадин - Новые приключения в Стране Литературных Героев

Уленшпигель исчезает.

Гена.И что? Так все и выйдет, как у Андерсена?

Профессор.Похоже... Но так или иначе теперь ты ви­дишь, что поразившая тебя история подпоручика Киже не оди­нока. В некотором смысле ее уже опередили и сказка Андерсена и «Тиль Уленшпигель» Костера.

Гена.Да, я вижу. Жалко!

Профессор.Помилуй, чего?

Гена.Ну, как же! Я-то считал, Тынянов все это сам при­думал!

Профессор.Вот что тебя задело! Тогда не обессудь. Приготовься!

Сказано это так, что Гена даже слегка испугался.

Гена.К чему?

Профессор.К еще большему огорчению. Я прочту тебе одну историю из эпохи Павла Первого, заметь, действительную, невыдуманную, рассказанную современником. Слушай. «В одном из приказов по военному ведомству писарь, когда писал: «...пра­порщики ж такие-то в подпоручики», перенес на другую сторону слог «киж»...»

Гена (он готов думать, будто ослышался). Что?!

Профессор (не обращая на него внимания), «...написав при этом большое К. Второпях, пробегая этот приказ, государь слог этот, за которым следовали фамилии прапорщиков, принял также за фамилию одного из них и тут же написал: «Подпоручик Киж в поручики»...»

Гена (все еще не хочет поверить своим ушам) . Здесь Киж, у Тынянова – Киже, и вся разница?!

Профессор (продолжает невозмутимо). «На другой день он произвел Кижа в штабс-капитаны, а на третий – в капитаны. Никто не успел еще опомниться и разобрать, в чем дело, как государь произвел Кижа в полковники и сделал отметку: «Вы­звать сейчас ко мне». Тогда бросились искать по приказам, где этот Киж, и, когда нашли первое производство Кижа, тогда толь­ко поняли, в чем дело. Между тем государь уже спрашивал, не приехал ли полковник Киж, желая сделать его генералом. Но ему доложили, что полковник Киж умер. «Жаль, – сказал Па­вел, – был хороший офицер».

Гена (он убит) . Точно... И у Тынянова он в конце тоже говорит: «У меня умирают лучшие люди». Вот это да-а-а...

Профессор.Приуныл?

Гена.Так ведь, Архип Архипыч, обидно же! Я думал...

Профессор.Помню, помню, что ты думал! Так вот, дружок. Во-первых, рассказ Тынянова, если приглядеться, весь­ма и весьма отличается от этого старинного анекдота и уж, во всяком случае, не повторяет его. Как тем более не повторяет ни сказку Андерсена, ни роман Костера. А во-вторых... Пойми простую и важную истину – ради нее я и прочитал тебе историю этого самого Кижа. Да, реальная жизнь порой рождает такие сюжеты, до которых додумается, пожалуй, разве что писатель с очень богатым воображением. И то, что литература оказывается чуткой к этим сюжетам, то, что она не витает мечтательно в облаках, а, так сказать, припадает ухом к земле, к подлинной жизни, к истории, учится у них, – ну разве это плохо? Разве тут огорчаться надо? Наоборот, радоваться! Понимаешь?

Обрадовался Гена или не обрадовался, это осталось неизвест­ным. Но вот в следующий раз – то есть в этот, о котором сей­час и будет рассказано, – он пришел к Архипу Архиповичу, прямо-таки лучась самодовольством. Наверное, так чувствовал бы себя, если бы только он умел чувствовать, сейф, в котором хранится документ необыкновенной важности и секретности. Оказалось, что он обдумывает сочинение, которое ему задали в школе: «Социальные корни художественных типов из поэмы Гоголя «Мертвые души» (тут и в самом деле заважничаешь, если только не затоскуешь). Но когда профессор предложил тут же, не мудрствуя и не откладывая, отправиться в эти самые «Мертвые души», Гена вдруг отказался. Почему? Разве это не лучше, чем тащиться в районную библиотеку и там выписывать разные (или, что еще хуже, однообразные) скучные мысли из скучных книг?

Что лучше, с этим-то Гена, конечно, согласился. Но...

Гена.Нет, Архип Архипыч! Спасибо. Я в библиотеку пой­ду. В «Мертвые души» как попадешь, так смеху не оберешься. Уж я знаю!

Профессор.И прекрасно!

Гена.Прекрасно-то оно, может, и прекрасно, но только ведь смех, он... ну, отвлекает, что ли. Хорошо еще, если Плюш­кин или Собакевич встретятся, – тогда действительно можно про крепостное право поговорить, про то, как крестьян угнетали, про суровую действительность... А если Ноздрев или Манилов? Сами видите, тема-то у меня какая!

Профессор.Погоди! Тема почтенная, что говорить, но как же это получается? Может быть, ты думаешь, что, допустим, к тому же Манилову все это уже не имеет никакого отношения?

Гена.Нет, наверное, имеет какое-то небольшое. Но глав­ное-то в нем не это!

Профессор.А что же тогда? Растолкуй, сделай ми­лость.

Гена.Ну, то, что он просто смешной, вот и все. Такой сентиментальный чудачок. Сидит себе и фантазирует от нечего делать. Всякую чепуху выдумывает, а этим когда угодно можно заниматься. В любое время. Хоть тебе тут крепостное право, хоть не крепостное...

Профессор.Понятно. И все-таки, Гена, прошу тебя: сделай одолжение! Если не мне, то нашим слушателям – они-то ведь ждут. Махнем в «Мертвые души», а? Ведь всего на полчаса. Не уйдет от тебя твоя библиотека.

Гена (легко сдаваясь) . На полчаса? Ну, ладно...

Профессор торопится закрепить свою победу: тут же вклю­чает машину, и они оказываются... Несложно догадаться, у кого именно. У Манилова, разумеется. Вернее, у Маниловых. Счастливые супруги сидят за своим расстроенным фортепь­яно, барабанят по нему в четыре руки и поют необыкновенно чувствительную песенку.

Манилов.

Манилова (подхватывает) .

Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек!

Манилов.Лизанька! Ангельчик! Ммм... (Прожевав, запе­вает с новым подъемом.)

Вместе.

Гена (давится со смеху) . Ну, что я говорил? Помереть можно!

Профессор.Да, забавные голубки! Но должен тебе сказать, Гена, что... Впрочем, после! Нас уже обнаружили!

Манилов.Лизанька! У нас гости! И какие! Помнишь ли, я говорил тебе, как имел удовольствие беседовать с ними об Пав­ле Ивановиче?

Манилова.Ах! Вы друзья Павла Ивановича? Какое счастье!

Гена.Откуда вы взяли, что мы... (Но договорить ему, ра­зумеется, не удается.)