Марианна Басина - В садах Лицея. На брегах Невы

Что здесь происходило? Это было очередное заседание дружеского литературного кружка «Арзамас». В его члены принимали Александра Пушкина.

Родившийся в 1815 году, в разгар «страшной войны на Парнасе» после появления на петербургской сцене «Липецких вод» Шаховского, «Арзамас» дружно и весело воевал со староверами из «Беседы любителей русского слова». Староверов возглавлял «дед седой» Шишков — одержимый старик, упорный и воинственный. Он имел чин адмирала, занимал высокие должности. Будь его воля, он вернул бы Россию к тем временам, когда носили бороды, жили по Домострою. И отгородил бы ее от всего прочего мира. Особенно от Франции — источника «пагубной» философии и революционной заразы.

В море адмирал уже давно не ходил — воевал на суше. Уединившись в своем особняке на Фурштадтской улице, написал он «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка». В «Рассуждении» заявлял, что языком русской литературы должен быть церковнославянский, язык церковных книг, что иностранные слова, вошедшие в русский язык, надо заменить другими, собственного изготовления: например, галоши — мокроступами, тротуар — топталищем, бильярдный кий — шаротыком, и так далее в этом роде.

Видя, что русская литература идет по другому пути, Шишков и его приверженцы объявили войну тем писателям, которые не разделяли их взглядов. Шишковисты, не долго думая, нарекли их якобинцами и, по меткому выражению Василия Львовича Пушкина, уверяли:

Особенно нападали шишковисты на Карамзина, на его творения, которые выдавали чуть ли не за революционные прокламации. А все потому, что Карамзин указал другим опасный путь, стараясь писать легко, понятно, вводя новые слова. Такие, например, как «переворот». А от переворота на бумаге недалеко и до переворота и на деле, полагали шишковисты. И. хотя Карамзин давно уже отошел от литературы, посвятив себя истории, и ни о каких переворотах не помышлял, его враги не унимались. Стоило ему получить от царя орден за исторические труды, как к министру просвещения летел злобный донос.

«Ревнуя о едином благе, стремясь к единой цели, не могу равнодушно глядеть на распространяющееся у нас уважение к сочинениям г-на Карамзина, — писал плохой поэт сенатор Голенищев-Кутузов. — Вы знаете, что оные исполнены вольнодумческого и якобинческого яда… Карамзин явно проповедует безбожие и безначалие. Не орден ему надобно бы дать, давно бы пора его запереть, не хвалить его сочинения, а надо бы их сжечь».

Шишковисты-беседчики действовали скопом, пользовались поддержкой правительства. Были они в большинстве своем люди чиновные и знатные. В их общество входили князья и графы, министры, митрополиты, советники тайные и статские. Только двух больших писателей удалось им привлечь — престарелого Гаврилу Романовича Державина да Ивана Андреевича Крылова. Остальные же беседчики не блистали талантами. На заседаниях их общества мухи мерли от скуки. И Иван Андреевич Крылов, который не раз засыпал под чтение од и трагедий, метко высмеял «Беседу» в своей «Демьяновой ухе».

В «Арзамас» вошел цвет тогдашней литературы: Жуковский, Батюшков, Денис Давыдов, Вяземский, дядя Пушкина Василий Львович и, наконец, сам юный Пушкин.

Еще будучи в Лицее, он выспрашивал у Жуковского и других друзей все об «Арзамасе». И все ему нравилось: боевой дух арзамасцев, их веселые затеи. А затей было множество. Пушкин смеялся до слез, слушая, как принимали в «Арзамас» его дядю Василия Львовича, когда тот приезжал из Москвы. Все это придумал Жуковский. Сперва Василия Львовича положили на диван и завалили шубами, устроив ему «шубное прение» в память о поэме беседчика Шаховского «Похищение шубы». Василий Львович «прел», а Жуковский говорил над ним речь:

«Какое зрелище перед очами моими? Кто сей обремененный толики шубами страдалец? Не узнаю его! Сердце мое говорит мне, что это почтенный друг мой Василий Львович Пушкин. Потерпи, потерпи, Василий Львович! Да погибнет ветхий Василий Львович! Да воскреснет друг наш возрожденный. Вот! Рассыптесь, шубы! Восстань, друг наш! Гряди к „Арзамасу“! Путь твой труден. Ожидает тебя испытание!»

Путь бедного Василия Львовича в «Арзамас» был действительно не легок для человека таких лет и такой комплекции. Его ожидали еще испытания. После «шубного прения» завязали ему глаза и водили с лестницы на лестницу, пока не привели в комнату, где стояло чучело, изображавшее беседчика. Тут испытуемому развязали глаза, дали лук и стрелу и велели поразить недруга. Василий Львович выстрелил. Одновременно с ним кто-то выстрелил из пистолета. Это стрелял холостым мальчик, спрятанный за чучелом. Чучело упало, а вместе с ним и Василий Львович.

Еще пришлось Василию Львовичу «облобызать Сову правды», «умыться водой потопа» и, держа в руке мерзлого арзамасского гуся, выслушать приветственные речи своих собратьев по кружку.

По сравнению с «Беседой», в «Арзамасе» все было наоборот. Там — надутость и скука, здесь — простота и веселость. Само название кружка подчеркивало это.

Что такое Арзамас? Заштатный маленький городишко где-то в Нижегородской губернии. Знаменит он не вельможами, а жирными гусями. И члены кружка назывались «гуси». Гуси простые и гуси почетные. В почетных числились Карамзин, начальник Пушкина по Иностранной коллегии граф Каподистрия.

Все члены «Арзамаса» взяли себе прозвища из баллад Жуковского: имена, восклицания и выражения оттуда. Так, сам Жуковский назвался Светланой, Батюшков — Ахилл, Вяземский — Асмодей, Василий Львович Пушкин — Вот или Вот Я Вас, Александр Иванович Тургенев — Эолова Арфа, Дашков — Чу, Вигель — Черный Вран, Воейков — Дымная Печурка или Две Огромные Руки.

Арзамасское прозвище юного Пушкина было Сверчок — из баллады «Светлана»: «Крикнул жалобно сверчок, вестник полуночи». Он получил его еще до окончания Лицея.

Сверчок… Это было очень метко. Лицейские стены скрывали Пушкина, он, как сверчок, был невидимкой, но его поэтический голос звучал звонко и явственно.

«Беседа» обставляла свои заседания торжественно. Собирались у Державина, в его доме на Фонтанке, в большом зале с колоннами под желтый мрамор. Приходили в мундирах и при орденах. Приглашали и посторонних по особым билетам.