Марианна Басина - В садах Лицея. На брегах Невы

Последним в классе Пушкин никогда не сидел. А Брольо и Данзас действительно сидели. Но места, занимаемые в классе, далеко не всегда соответствовали подлинному развитию, а тем более талантам воспитанников. Место Пушкина было ближе к последним. Между тем Иван Пущин рассказывал: «Мы все видели, что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы не слыхали, все, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал выказываться и важничать…»

Учились лицеисты по-разному. Способности их и подготовка были также различны. Одни перешли в Лицей из Московского университетского пансиона, другие из Санкт-Петербургской гимназии, третьи из частных пансионов, а четвертые, как Пушкин, приехали прямо из дому.

Такие, как Вольховский, Пущин, Матюшкин, Кюхельбекер, способные и трудолюбивые, учились прекрасно, овладевали знаниями, мечтая о «высокой цели» в своей дальнейшей жизни. Других, как Горчакова, Ломоносова, Корфа, побуждало учиться честолюбие. Они мечтали о чинах и успехах, о служебной карьере. Чего только не делал заносчивый красавчик князь Горчаков, чтобы затмить Вольховского, занять первое место! Лицеист Илличевский писал своему приятелю Фуссу, который знал и Горчакова: «Горчаков благодарит тебя за поклон и хотел было писать, да ему некогда. Поверишь ли? Этот человек учится с утра до вечера, чтоб быть первым учеником».

Пушкина подобное честолюбие только смешило. Неспособный и ленивый, по отзывам педагогов, Антон Дельвиг был ему куда больше по сердцу, чем блестящий Горчаков.

В классах Пушкин и его товарищи изучали предметы, предусмотренные учебной программой. Учебная программа, как и Устав Лицея, были выработаны не сразу и не одним лицом.

Устав… Он представлялся воспитанникам той роскошной книгой в глазетовом переплете, которую они видели на торжественном открытии Лицея. Они и не подозревали, что было до того, как двенадцать листов Устава переплели в глазетовый переплет!

Первоначальный проект Лицея принадлежал выдающемуся государственному деятелю Михаилу Михайловичу Сперанскому. В начале своего царствования Александр I не прочь был на досуге потолковать о «свободах», которые он, возможно, дарует верноподданным. И вот, надеясь на «свободы», обещанные царем, в числе других проектов Сперанский разработал и проект «особенного Лицея», который готовил бы деятелей для обновленной России.

Когда проект Лицея попал к министру просвещения Разумовскому, тот вознегодовал. Он ненавидел Сперанского и все его идеи. Особенно возмущало его то, что по проекту Сперанского в Лицее должны были обучаться не только дворяне, но и «молодые люди разных состояний».

Разумовский начал действовать. В те годы в Петербурге на российских хлебах проживал посланник низложенного сардинского короля некто Жозеф де Местр. Человек весьма образованный, но иезуит и мракобес, он презирал приютившую его страну и имел наглость сомневаться, «созданы ли русские для науки». И вот ему-то на рассмотрение отдал Разумовский проект Лицея.

Понятно, что де Местру проект Сперанского не понравился. Он разругал его и заявил, что вообще наука в России «будет не только бесполезна, но даже опасна для государства». Разумовский поспешил доложить об этом царю. Царь отнюдь не собирался обучать в Лицее «молодых людей разных состояний». Но идея «особенного Лицея» для избранных ему нравилась. Он подумывал отдать туда и своих младших братьев.

После длительных рассмотрений проект Лицея попал наконец к Мартынову — директору департамента народного просвещения. И Мартынов, человек не чуждый передовых идей, сумел сохранить многое из того, что замыслил Сперанский.

Лицей был открыт. Совершенно новое, небывалое в России учебное заведение. И как только его открыли, придворные подхалимы не замедлили приписать все заслуги царю. Мол, Лицей не что иное, как «собственное творение императора». «Училище сие образовано и Устав его написан мною, хотя и присвоили себе работу сию другие», — жаловался Сперанский в частном письме.

Хотя в правах и преимуществах Лицей был приравнен к российским университетам, он не походил на университеты.

В университетах науки преподавались во всей их обширности взрослым людям, чтобы они в своей области «дошли до совершенства». В Лицее же «детей благородных родителей» готовили к особенной цели и преподавали им «главные основания» многих наук. Будущие государственные деятели должны были приобрести различные сведения, которые могли им понадобиться в дальнейшем. Поэтому программа Лицея была обширной и пестрой, включала множество предметов. Изучали языки — русский, латинский, французский, немецкий, риторику (теорию красноречия), словесность (литературу), русскую и мировую историю, в большом количестве «нравственные науки», географию, статистику, науки математические и физические, «изящные искусства и гимнастические упражнения», то есть чистописание, рисование, пение, танцевание, фехтование, верховую езду и плавание.

Учились в классах по семи часов в день, с большими перерывами. Уроки обычно бывали сдвоенные: один и тот же преподаватель занимался с воспитанниками два часа подряд.

Фехтованию и танцам обучались два раза в неделю — в среду и пятницу по вечерам.

Расписание в году почти не менялось.

Обучение в Лицее делилось на два курса. Первый назывался начальным, второй — окончательным. На каждом учились в течение трех лет. При переходе с курса на курс проводился публичный экзамен.

Александр Пушкин проходил вместе с товарищами начальный курс с октября 1811 года по январь 1815 года; окончательный — с января 1815 года до июня 1817 года.

Занятия по всем предметам вели в Лицее профессора, адъюнкты (помощники профессоров) и учителя.

«Политические и нравственные науки» преподавал Александр Петрович Куницын, российскую словесность и латинский язык — Николай Федорович Кошанский, историю и географию — Иван Кузьмич Кайданов. Французский язык и словесность — Давид Иванович де Будри, немецкий язык и словесность — Фридрих Леопольд Август де Гауэншильд, математику и физику — Яков Иванович Карцев.

Кроме Давида Ивановича де Будри, все лицейские профессора были людьми молодыми, не достигшими еще тридцатилетнего возраста. Но образование получили они основательное. Трое — Куницын, Кайданов и Карцев — окончили Петербургский педагогический институт и, как особо отличившиеся, посланы были для усовершенствования за границу. Там, в Геттингене, Йене, Париже, слушали они лекции европейских знаменитостей, а когда возвратились в Россию, зачислили их профессорами в Лицей.