Марианна Басина - В садах Лицея. На брегах Невы

Книгопродавцы не ошиблись. Пушкин и вправду собирался напечатать сборник своих стихов. То, что отобрал перед окончанием Лицея, думая, чем ознаменовать свое вступление в свет. Он отобрал тогда лучшее. Замечания Жуковского, его собственные поправки, переделки, дополнения — на это ушло два года. И только теперь он решился выпустить «Стихотворения Александра Пушкина». Переписал их набело в особую тетрадь. Переписал и призадумался. Он знал, что между рукописью начинающего писателя и печатным станком лежит немало препятствий. Первое — деньги. За бумагу, за печатание — за все надо платить. А денег нет. Что же делать? Выход один: искать издателя, того, кому поверят в кредит и хозяин бумажной лавки, и типографщик.

Пушкин принялся искать. А пока что — по заведенному порядку — объявил подписку на собрание своих стихотворений в двух частях и даже напечатал подписные билеты. Платите десять рублей и получайте билет. Он прикидывал барыши. Не потому, что был жаден, а потому, что видел в этом единственную возможность добиться независимости, стать самому себе хозяином, избавиться от унизительной необходимости просить денег у отца.

Он надеялся издать сперва свои стихотворения, потом «Руслана и Людмилу», потом…

Все сложилось иначе, чем он предполагал.

На святой неделе вся обширная площадь перед Большим каменным театром была запружена народом. Балаганы, катальные горы, качели… В эти праздничные пасхальные дни простой петербургский люд веселился как мог. Кто посмелей, взбирался на дощатые катальные горы, чтобы сесть в низенькую деревянную колясочку на четырех колесах и со смехом и визгом мчаться вниз с высоты. Более степенные предпочитали качели. Любители зрелищ — балаганы.

Балаганные зазывалы, взгромоздившись на балкончики, приглашали почтеннейшую публику посмотреть фокусников, силачей, «монстров» — уродов, акробатов, которые «делают разные сальтомортальные воздушные скачки взад и вперед».

У петербургских обывателей глаза разбегались:

— Ферапонтыч, гляди-ко, как комедь ломают…

— Мы уж, Пафнутьич, на эти пустяки нагляделись. Да это, брат, не комедь. В комедь заманивают паяцы. Ведь комедь-то в шалаше.

— Эк нелегкая их коверкает! Что, ведь, чай, все иноземцы?

— Неужели ж думаешь, русские? Нет, брат, нам против их не изогнуться. Эта нехристь на то и родилась.

Тут же на площади веселили народ кукольники со своим носатым Петрушкой:

— Мое вам почтение, господа, вот и я пришел сюда вас повеселить, позабавить и с праздником поздравить!

Петрушка смешно пищал, гнусавил, кланялся на все стороны, сыпал шутками и прибаутками.

— Я в солдаты не гожусь! Я с горбом! — кричал он выскочившей кукле-капралу.

— Ты врешь! Покажи: где он?

— Я горб потерял!

— Как потерял? Где?

Толпа вокруг хохотала, а когда Петрушка со словами: «Спотыкнулся, ваше благородие!» — бил капрала палкой по голове, приходила в полный восторг.

На площади было весело. Весеннее петербургское солнце, будто отдохнув за зиму, щедро освещало пеструю толпу, наскоро сбитые из досок балаганы, играло яркими бликами на киверах солдат, на огромных медных самоварах, из которых сбитенщики наливали желающим немудреный напиток — кипяток с патокой — сбитень.

В этот апрельский день Пушкин с Дельвигом долго бродили среди шумящей толпы, смотрели, слушали, смеялись.

Они уже совсем было собрались уходить, как вдруг заметили возле большого балагана, где выступал знаменитый силач, двух мальчиков-подростков. Один был в коричневом плащике, другой — в кадетском мундире. Мальчиков немилосердно толкали, но они, казалось, не чувствовали этого и провожали взглядами всякого, кто совал деньги балаганщику и проходил в его шатер. Мальчики, верно, стояли давно, потому что один из комедиантов прикрикнул на них и велел им отойти.

Услышав это, Пушкин с Дельвигом переглянулись, подошли к детям, и Пушкин сказал: «Мы в балаган, господа. Не хотите ли с нами?»

И, не дав опомниться оторопевшим подросткам, он увлек их за собой.

Лишь через много лет один из этих мальчиков узнал, что молодой человек, который водил их в балаган, был знаменитый Пушкин.

Пушкина встречали на площади у Большого театра не только в праздничные дни.

Петербургские театры.

Как он мечтал о них! В годы его отрочества до тихого Царского Села доносился их шум и блеск. Балеты Дидло, декорации Гонзаго, несравненная Семенова… Теперь он увидел их, вступил в удивительный и волнующий край, имя которому — театр.

Летом 1817 года, когда недавний лицеист обрел долгожданную свободу, в столице действовали два публичных театра. Один — Малый, или Казасси, вблизи Невского, на отведенной ему части сада Аничкова дворца, и другой — Новый, или Немецкий. Он помещался на Дворцовой площади против Зимнего дворца. Вскоре, в 1819 году, когда начали строить грандиозное здание Главного штаба, Немецкий театр разобрали.

Самый красивый и вместительный из публичных петербургских театров — Большой — был тогда закрыт. Он отстраивался после пожара.

Пожары в Петербурге не были редкостью. То и дело по широким столичным улицам мчались обозы с бочками, а на пожарных каланчах вывешивались шары — опять где-то горело! Горели обывательские дома и казенные, горели строения деревянные и каменные. И вот в ночь под Новый, 1811 год загорелся Большой каменный театр. По счастью, спектакля в тот вечер не было. Здание сгорело дотла. Тогдашний директор императорских театров Нарышкин, известный остряк, доложил по-французски приехавшему на пепелище царю: «Ничего больше нет: ни лож, ни райка, ни сцены — все один партер».

Чтобы отстроить Большой театр, понадобилось семь лет.

Первое время Пушкину приходилось довольствоваться Новым театром (туда перенесли спектакли Большого) и театром Казасси.

Новый театр, вопреки своему названию, имел обветшалый вид. Закоптелая позолота, грязные драпри у лож, тусклая люстра, линялые декорации. Он недалеко ушел от тех сумрачных театров, в которых перед буйной толпой лицедействовал Вильям Шекспир.

В Новом театре выступали и русская, и немецкая труппы.

На немецкие спектакли приходили многочисленные петербургские немцы — булочники, колбасники, ремесленники с женами и дочерьми. Трудолюбивые «муттерхены» и «танты» — мамаши и тетушки, чтобы не терять времени, поглядывали на сцену и вязали чулки. В особо трогательных местах они снимали очки, вытирали глаза и опять брались за дело.