Мишель Кастильо - Танги

За это время Танги успел привыкнуть к смерти. Он видел, как она бродит вокруг бараков с русскими, между новоприбывшими арестантами, возле большой палатки на краю лагеря. Но внезапно он испугался: она уже не бродила вокруг, а поселилась среди заключенных. Каждое утро у дверей бараков громоздились горы трупов. Старую телегу заменил большой грузовик, вроде городских машин для вывозки мусора. Смерть стала неоспоримой реальностью. Бараки охватил панический страх смерти. Каждому не верилось, что он еще жив. Умереть стало самым простым, самым легким делом, но именно его никто не хотел выполнять. На стройке кто-нибудь неожиданно падал и уж больше не поднимался; во время проверки вдруг обрушивалось чье-то тело и оставалось лежать на плацу, во всю длину своего костяка; в бараке заключенный, казалось, только поскользнулся, но, упав, оставался недвижим… И тут началось что-то вроде игры в прятки со смертью. Заключенные избегали разговоров о ней и торопились вынести тела умерших товарищей. В то же время появился особый «цинизм смертников». По ночам заключенные переползали от тюфяка к тюфяку и ощупывали лица товарищей, чтобы удостовериться, живы ли они. Трупы обирали, не давая им остыть. Тащили котелки, ложки, бумаги… Но самое важное было не в том, чтобы стащить кое-какие вещи, а в том, чтобы не поддаваться страху смерти, охватившему всех живых. Люди стали умирать от страха точно так же, как раньше умирали от голода или от болезней: то была эпидемия страха.

Капо и эсэсовцы опьянели от этой смертельной заразы. Они ревностно помогали смерти, стали ее подручными. Они знали, что барак, на три дня лишенный хлеба, даст богатый урожай трупов. И пользовались этим. В лагере начался настоящий террор. Те, кто еще не умер, спрашивали себя: как случилось, что они все еще живы? Это казалось чудом.

Танги тоже заразился этим паническим страхом смерти. Он боялся смотреть на трупы. Когда после поверки приезжал грузовик, чтобы забрать накопившихся за день мертвецов, он ложился на тюфяк и дрожал. Он даже боялся заснуть. При каждом головокружении у него от страха замирало сердце. Он не думал, как прежде: «Я сейчас упаду», а: «Я сейчас умру». Поэтому теперь он не хотел падать. Он отчаянно боролся с этой заразой, которая косила всех без разбора.

Но вот в бараках пронесся невероятный слух. Танги не смел ему поверить. Возле здания администрации строили громадную печь, и заключенные утверждали, будто в ней будут сжигать арестантов — стариков и слабосильных, чтобы освободить место для молодых, которые лучше работают. Но Танги не верил, что это возможно. Он стоял на стороне тех, кто говорил, что в этой печи будут выпекать хлеб: теперь заключенные станут сами печь хлеб для лагеря.

Вскоре все узнали правду: печь предназначалась для сжигания трупов. С этого дня смерть стала для арестантов чем-то еще более чудовищным, как будто сжигание после смерти могло что-то добавить к их мучениям! Заключенные с ужасом смотрели, как струится дым из трубы этой печи. В зависимости от ветра менялось и направление дыма. Случалось, дым стлался по земле и окутывал людей.

Так проходили дни… Танги по-прежнему работал по десять часов в сутки; заключенные все так же копали длинные траншеи. Танги до того ослабел, что на обратном пути двум товарищам приходилось поддерживать его под руки. Он уже не мог поднять лопату, полную земли, и товарищи давали ему работать только киркой. Таким образом, его работа не поддавалась контролю…

После рабочего дня заключенные по-прежнему ходили на бесконечные поверки, которые все затягивались. «Рабочие группы» приходили на плац, таща своих мертвецов.

Когда Танги узнал о существовании камер? Он уже не помнил. Новая партия заключенных оставила половину евреев в «душевых комнатах», а через несколько дней все заключенные узнали, что это за «души». Новость сообщили в отхожем месте, и за один вечер она облетела весь лагерь. В этот вечер все узнали, что смерть победила.

Этой смерти уже никто не мог сопротивляться. Вскоре все смирились перед неожиданными отправками арестантов ночью к «неизвестному месту назначения». Но люди перестали спать. Они лежали, вытянувшись на тюфяках, в полузабытьи, постоянно начеку, чтобы не пришлось вскакивать внезапно, спросонок. Этого они были не в силах вынести.

Около двух часов ночи дверь в барак открывалась. Два эсэсовца становились у входа с винтовками в руках. Староста барака переходил от тюфяка к тюфяку и будил тех, кому следовало выходить. К несчастью, не все умели умирать; часто происходили ужасные сцены… А иные, напротив, уходили спокойно. Они наспех пожимали несколько рук и исчезали во мраке.

Танги знал, что он не сумеет умереть. При малейшем шорохе он подскакивал и садился, трепеща, на своем тюфяке. Даже Гюнтеру не удавалось его успокоить. Танги стал отвратительно вести себя со своим другом. Он уже не мог спокойно разговаривать с ним. Он превратился в дрожащий комок мяса и костей.

Наконец-то капо нашли способ держать в руках заключенных: они укрощали их ужасом. Они с грохотом врывались в барак среди ночи. Заключенные вскакивали со сна.

— Черт побери! Можно подумать, что вы боитесь… Спокойно, мы сейчас устроим перекличку.

Горькие слезы катились у Танги из глаз. Однажды с ним случился настоящий нервный припадок. Он оправился от него только через несколько дней.

Осенью 1943 года из лагерного управления стали просачиваться кое-какие сведения. Заключенные, состоявшие в списках, иногда стороной узнавали, какая их ждет судьба. Если товарищ подходил к одному из них и вежливо спрашивал: «Ты откуда? Женат? У тебя есть семья?» — все понимали, что тому, с кем говорят, уже недолго жить.

Примерно в это же время заключенные испытали первые воздушные бомбардировки. Среди ночи начинали выть сирены. Затем прожектора бросали в небо пучки света. Через несколько секунд над лагерем проносилась волна самолетов. Бараки трещали и качались, словно они вот-вот развалятся. Потом слышались разрывы снарядов противовоздушной обороны. Сначала рев моторов в воздухе казался низким, приглушенным, на обратном пути самолеты летели, как будто освободившись от давящего груза. А вдали на горизонте долго пылали красные языки пламени.

Первую сильную бомбежку Танги пережил в декабре 1943 года. Никогда в жизни он не испытывал подобного ужаса. Он готов был перенести что угодно, только бы не слышать этого убийственного грохота и жуткого свиста… Несколько самолетов было сбито, и они упали со своим грузом недалеко от лагеря; Танги казалось, что земля разверзается у него под ногами. Ему было очень холодно и очень страшно. Невольно он подумал, сколько детей и женщин, как и он, дрожат сейчас от страха, укрывшись в погребах, и, как и он, молятся богам, которым уж больше не верят.