Игорь Минутко - Костры на площадях

Так жил Мишка-печатник в типографском дворе среди своих новых друзей: мальчика Феди Гаврилина, кошки Ляли, веселых рабочих; иногда он печатал газеты и очень любил свой печатный станок.

И прошло два года. Два раза приходила зима с морозами и хрустким снегом; два раза медово цвели липы за оградой типографского двора.

В жизни Феди тоже произошло важное событие: он стал работать курьером в большевистской газете «Коммунист».

Наступило тревожное лето 1919 года: белая армия Деникина, напрягая все силы, катилась к красной Москве, и если бы Федя не спал по ночам, то, наверно, видел бы, как на дальних южных границах губернии полыхают зарницы, — то красные отряды не на жизнь, а на смерть бились с авангардными деникинскими частями.

Но Федя, надо сказать прямо, любил поспать…

Нет, все-таки бывают чудеса на свете!..

Уж год, наверно, просит Федя Гаврилин у отца винтовку:

— Папка, я ж большой! Во, гляди: притолоку башкой задеваю. Тринадцать лет скоро — это сколько! Запиши в отряд!

А у отца один сказ:

— Тяжела для тебя винтовка, Федюха. Подрасти еще чуток. До косяка двери макушкой достанешь — тогда прямо в отряд.

И еще смеется. И мамка смеется:

— Отец тебя в типографию взял, как большой работаешь. А все недоволен.

Конечно, это здорово: курьером работать. А слово-то какое звучное, революционное: курьер! Вся газета от него, Федора Гаврилина, зависит. А как же! Он — связной между редакцией и типографией: из редакции несет в наборный цех статьи про вести с красного фронта и про жизнь рабочих и крестьян; из типографии в редакцию — готовые полосы завтрашней газеты. Задержится он или убьют его из-за угла агенты мировой контрреволюции — и, пожалуйста, не выйдет газета. А без газеты не может сейчас жить человек новой, красной России! И вот получается, что Федор Гаврилин очень важный, можно сказать, государственный человек.

И все-таки, как ни говорите, хоть и государственный он человек, а все же не как отец. В отряд не записывают, винтовку не дают. А ведь типографским отрядом отец командует! Каждый вечер после работы идут наборщики, печатники и другие рабочие типографии в поле за городской парк — стрельбище там. Тренируются: расстреливают из новеньких винтовок пузатого буржуя, нарисованного на фанере. Так бахают, что даже в животе что-то приятно замирает. А Федя только смотрит. И еще папка ругается:

— Куда под пули лезешь? А ну домой!

Не понимают взрослые, что и от него, Федора, сейчас может выйти польза. Вон какое время тревожное. Раньше в наборном цехе висел плакат: «Смерть капиталу!» А теперь другой — слова товарища Ленина: «Социалистическое отечество в опасности!»

И в такое-то время Феде не дают винтовку! И кто не дает? Родной отец! Аж плакать хочется. Но нет, не дождетесь, не заплачет Федор Гаврилин. Он тоже боец революции.

Но бывают чудеса на белом свете! Особенно в это необыкновенное время…

«…Федюша, вставай, сынок, тебе телеграмма от товарища Ленина».

Федя открывает глаза, а перед ним — мама, нарядная, тихая и почему-то в шляпке, как у секретарши Зои из редакции. Стоит мамка у кровати и бумажку протягивает. «От Ленина», — понимает Федя. Развертывает он телеграмму, а то вовсе не телеграмма, а маленький плакат, красные пушки на нем нарисованы и написано черными буквами: «Поручаю тебе, Федор Гаврилин, командовать типографским отрядом. Ленин». Отец тоже дома. Сидит за столом, грустный такой и торжественный. Гимнастерка на нем, фуражка с глянцевым околышем и красной звездочкой, а к стене винтовка прислонена: металлом поблескивает, а штык матовый, будто его в туман окунули. И говорит отец:

«Одевайся, принимай команду. Я у тебя в помощниках буду».

Посмотрел Федя на стул возле своей кровати и обмер: лежит на нем отглаженная зеленая гимнастерка, начищенные сапожки стоят рядом — даже сияние от них идет. И — Федя потер глаза: уж не сон ли это? — на спинке стула висит в желтой кобуре маузер, точь-в-точь как у того красного командира с чубом, что в прошлом году выступал на митинге и кричал так, что у Феди дух заходился от восторга: «Да здравствует мировая пролетарская революция!»

Надевает Федя новую гимнастерку, пристегивает к левому боку кобуру с маузером, и крепкие ремни так и поскрипывают.

«Ты, сынок, ловчее беляков бей», — говорит мама, а сама плачет. Вот чудачка!

«Не горюй, мама, — утешает Федя, натягивая сапоги. — Побьем беляков. Слышь, не плачь!»

«Идем!» — И отец перед Федей дверь распахнул.

Только шагнул Федор за порог, как везде «ура» закричали. И видит Федя, что улица полна народу, красные флаги кругом, плакаты, и отряд его в струнку вытянулся. В отряде стоят и типографские рабочие и знакомые ребята. И тот красный командир с чубом, который кричал на митинге: «Да здравствует мировая пролетарская революция!» — тоже в отряде. Два бойца подводят Феде буланого коня с пышной гривой. Садится Федя на коня, гарцует мимо отряда, и такая гордость на душе, такой подъем, что так бы и поубивал всех беляков до единого! Но тут увидел Федя на заборе Любку-балаболку. Сидит она на заборе, болтает голыми ногами в цыпках и Феде язык показывает. И вдруг говорит очень даже обидно:

«Все равно — ты Федюха-краюха, а не красный командир».

Ничего не успел ей ответить Федя, потому что его буланый конь захохотал вдруг голосом наборщика дяди Пети и сказал его же голосом:

«Сейчас бы молочка парного. В горле от пыли — Сахара».

«Вот дурак, — возмутился Федя. — Нашел время о молоке говорить».

Но тут оркестр (оказывается, и оркестр был на улице и блестел всеми своими трубами) заиграл грозную песню, и улица запела так, что стекла в окнах задребезжали от удивления:

И Федя пел тоже:

Толпа размахивала флагами и кричала «ура». На заборе все сидела Любка-балаболка и держала в руках плакат: «Умрем или раздавим мировую контрреволюцию!» И откуда она его взяла?

А Федя гарцевал на буланом жеребце, и за ним шел его отряд, чеканя шаг, и папка рядом нес красное знамя. Отряд шел тяжело, согласно; вся земля содрогалась, и у Феди даже плечо запрыгало, а конь повернулся к нему и сказал отцовским голосом:

«Вставай! Вставай! Вставай!»

— …Вставай! Вставай, Федюха! Пора.

Федя выпустил поводья буланого коня… и открыл глаза. Над ним наклонился отец.