Игорь Минутко - Костры на площадях

После прогулки Марфа водила медвежонка по комнатам дома, но это было совсем неинтересно, к тому же наш маленький медвежонок очень хотел есть и поэтому все время тянул Марфу к своей комнате — ее он определил по запаху.

С тех пор медвежонок каждый день ходил на прогулку в сад, сначала в сопровождении Марфы, а потом его стали пускать одного. И через неделю он уже знал до последнего закоулка огромную усадьбу помещика Вахметьева, и дом хорошо знал с его комнатами, залами, переходами. Он подружился со всеми, кто жил и работал в имении, потому что у него был на самом деле веселый, общительный и спокойный нрав. И лошади больше не боялись медвежонка. Ну, а он их просто обожал и часто катался в телеге. И друзья появились у него. Это были пять гончих собак, резвых и умных, и с ними медвежонок играл совсем так же, как когда-то с тощим лисенком. Впрочем, теперь он его совсем не вспоминал — жить маленькому медвежонку стало весело и интересно.

…Уже несколько дней Марфа приносила ему молоко не в миске, а в бутылке, и медвежонок пил молоко из бутылки, и это даже нравилось ему — интересно все-таки. Заходил барин, смотрел, смеялся громко:

— Молодец! Гляди-ка! Так и коньячок потянет.

А когда за барином закрывалась дверь, Марфа хмурилась, вздыхала:

— С таких лет к вину приучать… Ведь он еще мальчонка. Ну, сколько тебе, глупый, если на человечий возраст? Годков пять небось?

Медвежонок слушал Марфу и, причмокивая, сосал молоко из бутылки.

В тот день его не пустили гулять в сад. И кормили мало, и маленький медвежонок рассердился: разбросал по комнате соломенную подстилку и смял ведерко, в котором всегда была вода. Нахулиганив, медвежонок сел в угол. Скучно. Марфы почему-то нет — принесла обед и ушла, не осталась с ним. И веселой прялки нет. Ох, как скучно!.. Маленький медвежонок длинно, с присвистом вздохнул и от нечего делать стал смотреть в окошко. За ним, как всегда, качалась на ветру березовая ветка, сейчас совсем голая, с одним-единственным листком, сморщенным, замерзшим; и было видно серое тяжелое небо. И больше ничего. Начало смеркаться, темнота расползлась по углам комнаты. Медвежонок все сидел и уже начал было дремать, и ему даже приснились гончие — они кувыркались в саду и заливисто лаяли, — и в этот момент его привлек шум за дверью: там бегали люди, кто-то громко говорил, и весь дом был полон движения, суеты, человеческих голосов. Сон отлетел прочь, и медвежонок забеспокоился: «Что бы это все могло значить?»

Потом шум и голоса отодвинулись куда-то в глубину дома, почти совсем затихли, и медвежонок опять задремал. На этот раз ему приснилось что-то непонятное, смутное, далекое, но очень дорогое ему, и от этого даже во сне медвежонку сделалось тревожно и грустно… Наверно, от таких снов маленькие дети, проснувшись, начинают плакать, и матери не могут понять, почему плачут они.

Маленького медвежонка разбудил скрип двери, и когда он открыл глаза, то увидел барина в черном вонючем костюме, краснолицего, с шумным дыханием. Барин весело смотрел на медвежонка. А Марфа надевала на его шею ошейник и хмурилась.

— Давай, я сам поведу! — сказал барин. — А ты свою прялку тащи. — И, дернув цепочку, он захохотал: — Сейчас удивим гостей дорогих. Пошли, шельмец!

Медвежонок послушно трусил по длинному коридору — он еще не совсем избавился от странного сна…

Барин толкнул дверь, и маленький медвежонок очутился в сверкающем зале, полном народу, света, шума, дразнящих резких запахов. Когда они вошли, гвалт усилился — он вырос из возгласов удивления, криков восторга, рукоплесканий; и барин гаркнул, перекрывая шум:

— Прошу любить и жаловать! Молодой Топтыгин!

Что здесь началось! Весь зал хохочет, кричит «ура», оглушительно хлопает в ладоши. Страшно сделалось медвежонку и любопытно. А барин повел его вдоль длинного стола, на котором хрусталем и золотом блестели всякие чудные штуки и ошеломляюще пахло вкусной едой. К медвежонку тянулись руки — нежные и прохладные, красные и потные, с длинными холеными ногтями и уродливые, исчерканные морщинами, руки с перстнями, кольцами, с браслетами, сжимающими розовые запястья. Эти руки гладили медвежонка, похлопывали, трепали его густой загривок — и дружески, и с опаской, и со скрытой брезгливостью. И отовсюду слышалось:

— Прелестно!

— Он обворожителен!

— Какая грация в походке!

— Сэ трэ шарман! [1] Это очень мило! (франц.)

— Дорогой, я хочу такого же мишку.

— Браво!

— Валерьян Владимирович, вы — забавник!

— Он не кусается, да? Он ручной?

— Урр-ра-а жителю лесов и дебр-рей!

Тем временем маленький медвежонок совсем освоился и довольно ловко стащил со стола кусок сладкого пирога. И опять зал разразился аплодисментами, и со всех сторон совали медвежонку пирожные, конфеты, печенье. Тогда он сел на толстый ковер и основательно закусил.

— Марфа! — крикнул барин. — Прялку!

Появилась прялка, и медвежонок так обрадовался, что даже фыркнул. Поднявшись на задние лапы, он подошел к прялке и стал крутить ее колесо, сосредоточенно, с очень серьезным видом. Крутил и сопел от усердия. А хозяин расхаживал вокруг и довольно приговаривал:

— Вот как мы умеем! Вот мы какие молодцы!

Гости аплодировали и хохотали.

Медвежонку надоело крутить колесо прялки, он отбросил ее в сторону и, чувствуя, что все смотрят на него, повернулся к барину, как бы спрашивая: «Чем бы еще заняться?»

И барин поднял руку, успокаивая зал:

— Господа! Господа! Это еще не все. Мы и вино пить умеем!

— Ур-ра! — завопил огромный мужчина в мундире с золотыми погонами и густыми рыжими бакенбардами на красном лице. — Да здр-равствует наш государь импер-ратор!

В зале сделался шум, легкое замешательство, кто-то неуверенно крикнул «ура!», огромного бакенбардиста увели куда-то, и уже издалека слышался его зычный бас: «Ура!» Постепенно все успокоились, и барин продолжал:

— Да, мы пьем вино! Бутылку коньяку сюда! Вон ту, она с медом.

Ему передали бутылку с затейливой яркой этикеткой, и он протянул ее маленькому медвежонку.

— Пей, шельмец!

Медвежонок взял бутылку, понюхал — из бутылки пахло странно и вкусно. Попробовал. Сладко. Обхватив бутылку обеими лапами, он начал пить… В зале стало так тихо, что слышно было, как коньяк булькает в Мишкином горле.

Вдруг кто-то сказал:

— Пей до дна!

И тотчас все закричали согласно и громко:

— Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!

И маленький медвежонок действительно выпил все, что было в бутылке. Он пил, пил и чувствовал, как тепло, жар наполняют его тело, звон возник в ушах, и запел, запел этот звон, разрастаясь оглушительно и быстро. Бросив пустую бутылку, маленький медвежонок попал во власть странной силы — она толкнула его в грудь и опрокинула на ковер, и свет ламп усилила стократ, и еще эта сила начала качать все, что было вокруг: стены с темными картинами, сверкающую люстру, столы, заставленные яствами, лица людей, широкие окна, за которыми чернел неприветливый осенний вечер…