Жанна Земкаюс - Про Чира и других [Рассказы]

А он — то в гнездо, то из гнезда да все что-то наговаривает, нащебетывает. Я себе перевожу его щебет, и так оно складно выходит: «Ты не бойся, милая. Никакого кота там нет. Ну сама подумай: ему же не пролезть в окошечко. Видишь, я и то еле протискиваюсь».

Уговорил-таки скворчиху. Забралась она в домик. Старый скворец, а он, конечно же, был старый, молодому разве такое выдумать, умел не только передразнивать кошек, петухов, он умел и петь разными птичьими голосами.

Утро он обычно начинал звонкой трелью жаворонка. Скворец поет, а мне представляется поле в зеленых волнах пшеницы, а над полем небо синее-синее. Зальется Певун (так мы с Аленкой его прозвали) жаворонковой песнею да вдруг и оборвет ее, другое заведет. И вот уже бежит по гладкому песочному бережку куличок-тонконожка. Бежит по самой кромке воды — лапки черные мочит, хвостишком покачивает, свистит. Умолк и куличок. Новую песню начал Певун. А этот, не знаю, кто он, но, должно быть, большой и мохнато-темный, хохочет дико… Много песен умеет петь Певун.

Он любит сидеть на крыше скворечника. Сидит неказистый, взъерошенный и поет, заливается, то соловьем, то другой голосистой птахой. Поет, пока из окошечка не выглянет аккуратная, будто прилизанная головка скворчихи и пропищит:

— Хватит горло драть! Берись-ка за дело.

Певун камнем сорвется вниз, схватит какую попало соломинку и в гнездо. Только он из скворечника, а соломинка за ним. Видно, не понравилась скворчихе, вот и вышвырнула. И сама тут же выскочит на крылечко, крылья топорщит, кричит резко, видно, ругается:

— Ты зачем, лодырь этакий, всякую дрянь в гнездо тащишь?

А его и след простыл. Приходится скворчихе самой для гнезда мягкие перышки да пушинки искать.

Вскоре тепла не стало. Пришли ночные холода и угнали туманы, пахнущие талой землей, а на полях по утрам заблистал игольчато иней.

В Сибири всегда так: черемуха цветет — жди холодов. Подул холодный ветер — сиверко. Начался снегопад. Весь день густым горизонтальным потоком несло снег. Хлестал он в стены домов, накручивался сугробами у заборов. К вечеру буран утих, а ветер все не мог успокоиться. Широко разошелся. Клубит ветер поземку по полю, гонит по улице снежную пыль, в трубах воет, проводами звенит.

Соцветия черемухи свернулись серенькими комочками, к листьям почерневшим прижались: согрейте, погибаем! Да где там. Слаба, мала защита. Сиверко ветви мотает. Бьются они об изгородь, как птицы в силках.

И в такое-то время вывелся у скворчихи птенец. Один. Остальные замерзли. Повыбрасывала скворчиха скорлупки из гнезда, а сама и носу не кажет — согревает голенького птенца.

Певун в лес полетел, корм для них добывать. Полетел и как в воду канул. День прошел, другой на исходе. Пищит птенец — есть просит. Голосок слабый. И поняла скворчиха — никогда уже не видать ей Певуна. Значит, черед лететь ей.

А ветер раскачивает длинный шест, скворечник подрагивает. Живой ли скворчонок? Скорее бы возвращалась мать! Ветер утих, но холодно. Скворчиха, конечно, в лесу. Там, у подножий широких елей, земля не заснежена, корм какой-нибудь разыскать можно.

Наконец-то вернулась. В клюве держит что-то беленькое. Верно, личинку. Скворчонок пискнул и умолк.

Наш дом последний на длинной и единственной улице поселка. На задах речка Белая, за нею — лес.

Снег весенний быстро исчез. После метельного морозного отзимка дни настали теплые-претеплые. Раздолье птицам! Лес и небо звенят звонами. А черемуха в нашем палисаднике до чего же радешенька теплу! Ветви расправила, стоит белым-бела, будто облако на землю опустилось.

Комаров пока нет, и можно распахнуть окна. Упадут цветущие ветви черемушки на широкий подоконник пахучим сугробом — так бы все и смотрел на него. Вечером мы с Аленкой поднимаем с подоконника легкий цветочный сугроб, бережно, чтобы не осыпались лепестки, отводим от окна, захлопываем створки. И все-таки на подоконнике остаются белые теплые чешуйки. И всю ночь бродит в комнате запах, горьковато-душистый и тревожный.

Июньское солнце идет к закату долго и прячется за лес по-дневному расплавленное, яркое. А в мае закаты малиновые, холодноватые.

Вечер. Лес потемнел, стал похож на зубчатую стену. Солнце над стеной висит огнистым клубком. Кажется, коснись клубок зубцов стены — и вспыхнет пожар. Запляшет на стене пламя, повалит черный дым.

Скворцы любят летать на закате. Не за кормом, а просто так. Вверх-вниз, вверх-вниз ныряют они в воздушных волнах, чуть двигая крыльями. Так лодки скользят с волны на волну. Скворцы черные, но если присмотреться, у них на спине и крыльях желтые точки, будто метинки солнцем.

Скворчонок трещит день-деньской, хоть уши затыкай. Из окошечка еще не показывается. Порой даже скворчихе надоедает его крик. Чтобы припугнуть, закаркает она по-вороньи. Он и замолчит. Хоть никого еще сроду не видел, а знает — птиц с неприятным голосом следует опасаться.

Повадилась к скворчонку прилетать сорока. Только скворчиха за кормом, она — тут как тут. Сядет на забор, скосит голову и пялит свой голубоватый глаз на скворечник. Любопытничает, какой там крикун сидит.

«Интер-р-ресно, интер-р-ресно», — тарахтит сорока, а сама все косится на наш дом. В окно стукнешь, она и уберется.

«Чир, чир», — это скворчиха зовет птенца. «Чир, чир, — кричит она, заглядывая в свой домик, — хватит сидеть в гнезде, пора тебе крылышки разминать».

А может, «чир» обозначает, что опасности нет и все хорошо на теплой, ни для кого не скупой земле.

Аленка белит известкой кирпичи цветочной клумбы, а скворчиха над нею снует веретешком, от скворечника к к полю, с поля к скворечнику — кормит Чира.

Аленка смеется:

— Ну и аппетит у крикуна! Помочь матери, что ли? Я бы мигом ему банку червей доставила.

Новость! Сегодня скворчиха выманила-таки Чира из гнезда. В оконце скворечника показалась бурая, желтоклювая головка.

— А забавный сынок у нашей скворчихи!

— Почему же сынок, мама? Может, это дочка, — сказала Аленка, большая любительница спорить.

— По-моему, парнишечка. Ты только посмотри, как у него пушок топорщится. Точь-в-точь вихры на мальчишеском затылке.

— Скажешь тоже! — говорит Аленка и смеется. Чир нравится и ей.

Теперь он целыми днями торчит в оконце. Шею вытянет, на землю смотрит. «Эх, так бы и полетел, так бы и нырнул в траву зеленую, мягкую. А если не получится лететь, я упаду, убьюсь. Земля-то во-о-он как далеко!» — пищит Чир.

Однажды со скворчихой прилетели два скворца. Может, то были родственники или знакомые. Они уселись на карниз нашего дома, напротив скворечника. Чир, как обычно, торчал в оконце.