Георгий Юдин - Птица Сирин и всадник на белом коне

Торопко идет Егорий. К севу не поспел, так хоть к жатве успеть. Иногда и ночами шел. В одну из ночей приключилась с ним напасть. Побили его крепко. Ладно бы мужики, а то, срам сказать, бабы!

А дело было так.

Подходит он в теплую, лунную ночь к какой-то деревушке. Тишина такая, что собаки со скуки на луну воют. И вдруг что-то как грохнет, как завоет, как заголосит!

«Что такое? — встревожился Егорий. — Ведьмы, что ли, шабаш справляют?»

Глядь, а из-за крайней избы толпа баб выходит. Белеют в темноте исподними рубахами, все босые, и волосы распущены. Впереди молодая девка икону несет, за ней баба на помеле скачет, а позади еще человек двадцать. Кричат, стучат что есть мочи чугунками, заслонками, серпами, косами и ухватами! А позади всех голая старуха тяжелую соху надрываясь тащит и той сохой землю бороздит.

«Чего это они удумали, бесстыжие?» — нахмурился Егорий.

Тут его бабы и приметили. Как взвоют все разом:

— Вот она, «коровья смерть»!! Бей ее, бабы, убивай насмерть, чтоб не морила нашу скотину!!

И давай бедного Егория потчевать кто ухватом, кто камнями, кто его же палкой, а самые злые волосы с головы рвут!

— Да вы что, бабы! Ополоумели, что ли?! Какая я вам «коровья смерть»?! — вырывается Егорий. — А ну, расступись!

Голову котомкой, как шлемом, накрыл и давай сквозь толпу продираться, одной рукой баб по сторонам раскидывать. Насилу вырвался и бегом! А что делать-то? Баба и бес — один в них вес. Прибьют еще ни за что.

А бабы позади победную песню затянули:

И пошли опять вокруг деревни с криками, лязгом и грохотом.

Три раза бабы деревню обошли, три раза опахали. Не пройдет теперь «коровья смерть».

Мужики-то деревенские, видать, наперед знали про опахивание, поэтому по избам сидели от греха подальше. Знали: кого в это время бабы встретят — за «коровью смерть» принимают и бьют нещадно.

А Егорий про этот обычай не знал. Вот и лежит теперь в стогу у леса, подорожник к заплывшему глазу приложил, шишки на голове потирает.

Опять тишина и покой вокруг.

Лежит Егорий, голову наружу выставил, звездами любуется. Все небо ими сверкает, будто драгоценные камни к черному пологу пришиты.

«И откуда они берутся? Неужто правду говорят, что Бог старый месяц на звезды крошит?»

Вот одна вдруг сорвалась с места, белым хвостом черное небо неслышно черканула и исчезла. Сказывала бабушка Акулина, что хвостатая звезда — к войне.

«Гляди-ка, не врет примета, — улыбается Егорий, — вон как бабы-то со мной бились!»

Лежал он лежал на теплом, душистом сене да и заснул. А рано утром, когда роса выпала и туман от солнышка в овраг уполз, от тревожного шума проснулся.

«Неужто бабы все с „коровьей смертью“ воюют?»

Глянул в сторону деревни, а там избы горят! Егорий со всех ног через поле на помощь, а как до первой избы добежал, понял, что не от лучины пожар полыхает, а от факелов, что в руках у всадников! Носятся они с гортанными криками на лошадях, будто дикие волки в стаде овечьем, и рубят саблями кривыми всех, кто из домов выскакивает.

Вскипела у Егория кровь. «Ах, зверюги проклятые! Попомню я вам сейчас отца с матерью!» Метнулся дикой кошкой на спину коня, что мимо него несся, схватил на скаку вилы возле избы, одного нагнал и проткнул его насквозь, как поганую крысу.

— Эй, мужики, — кричит, — чего смотрите?! Хватай топоры! Руби их, окаянных!!

Мужики увидели, какой ратник за них бьется, осмелели и давай кто косами, кто оглоблями всадников с коней сшибать! Так разошлись, что половину перебили, а остальные стеганули коней и помчались прочь из деревни.

А Егорий с двумя деревенскими парнями в запале схватки — за ними. И вдруг у самого лесочка конники бросились врассыпную и взяли Егория с товарищами в кольцо.

— Что, урус! Перехитрили мы тебя? — гогочет вожак, а остальные медленно подъезжают и прямо в грудь из тугих луков целятся. — Читай молитву своему богу! Скоро квас с ним пить будешь!

Зло Егория разобрало.

— А сам не хочешь ли почитать, чего у меня на голицах написано? Рано, пес, скалишься! На всякую гадину найдется рогатина! — Да как метнет вилы! Жаль, промахнулся, только шапку с лисьим хвостом с его бритой башки сшиб.

Оскалился злобно вожак:

— Ха, урус! Смелый медведь!

Что-то на своем языке каркнул, и тотчас на Егория и его товарищей со всех сторон арканы со свистом полетели. Сдернули их с седел на землю и с гиканьем поволокли за собой по колючим кустам, по острым камням, за темный лес, в плен.

Верст пять протащили взмыленные кони окровавленных пленников, пока не прискакали к вражескому стойбищу. Сняли с них арканы и бросили на землю, где уже человек 70 пленных из других деревень лежало. Огляделся Егорий и ужаснулся.

Черным-черна степь от воинственной орды, будто саранчой земля усыпана. Тысячи костров горят, тысячи крытых повозок с награбленным добром, стада испуганных коров и овец ножа ждут. Разбоем волчья стая кормится, все на своем пути смерти предает. Не соврал офеня — к Москве беда летит.

Весь знойный день и всю ночь пролежал посреди степи Егорий. Рубаха от крови заскорузла и к ранам присохла, боль такая, что перед глазами красные круги вертятся. И рядом мужики тоже, кто зубами от боли скрежещет, а кто ругается от злости.

— Ничего, мужики, крепись. И в аду люди живут, — подбадривает их Егорий, а сам еле спекшимися губами шевелит.

Вдруг подлетает к ним на полном скаку тот вожак, что Егория в плен взял, и кричит свирепо:

— Эй, шакалы! Кто хочет служить нашему повелителю, айда за мной, а кто не хочет, тому глупая башка отрежем и на палку сушить наденем!

Насупились мужики, молчат. Помрут, а не встанут. И тут подымается Егорий и говорит:

— Веди меня к своему повелителю. Я ему служить буду.

Ахнули мужики, а вожак глянул на него с презрением и увел за собой.

Когда по лагерю шли, Егорий внимательно по сторонам поглядывал, все примечал, а как к богатому, пестрому шатру приблизились, придумал уже, как из беды выпутаться.

В шатре, на дорогом персидском ковре, сам «повелитель вселенной» на корточках сидел и баранью ногу обгладывал. Заплыл весь от жира, аж лоснится, морда красная, хоть лапти суши.