Георгий Юдин - Птица Сирин и всадник на белом коне

— Ну, чего ревешь, горе луковое? — говорит Егорий. — Ползи ко мне. Глянь-ка, чего у меня есть. — А сам по столу рукой шарит, ложку или еще чего-нибудь вместо игрушки нащупывает. А на столе, кроме хлеба ржаного под полотенцем, и нет ничего. Отщипнул кусочек мягкого мякиша, не угрызет ведь еще корку-то беззубый Ванятка. — На-ка вот, рева, пожуй хлебца.

А рева еще пуще залился: «Дай кису!» — и все тут.

— А погляди-ка, какой воробышек ко мне прилетел, — говорит Егорий и из мякиша на ощупь птичку с коротким носиком и толстым хвостиком вылепил.

Замолчал Ванятка, с сопением отцу на колени влез и глазенки на воробышка таращит.

— А вот и яички воробышек снес, — и Егорий пять хлебных шариков скатал, — а из яичек-то, глянь, маленькие воробьята вылупились.

И впрямь, сидят уже вместо яичек вокруг матери черненькие, кургузенькие птенчики и помалкивают. И Ванятка тоже притих.

И Егорий по столу хлебную колбаску раскатывает.

— А вот мамка своим деткам червяка длинного притащила, сейчас есть будут.

— А лоска?

— Будут и ложки, и стол слепим с лавками.

И так они заигрались, что, когда бабушка с внучками с огорода вернулись, воробьиная семья уже посудой и вещами обзавелась. Сидят они дружно по лавкам за ржаным столом, а на столе хлебные огурцы, яблоки и даже калачи витые лежат.

— Ай да Егорий! — всплеснула руками бабушка. — Неужто сам такое веселье наделал? Да как же ты, не глядя-то?

— Да вот как-то само из-под пальцев выходит, — смутился Егорий, — прости, бабушка, что столько хлеба зря перевел.

— Да что ты, родимый! Я еще спеку, да и это ведь не выбросим.

А Дашка с Анькой надулись.

— Мы, — говорят, — целый день огород копали, а нам ничего тятька не слепил, а только Ваньке этому голозадому.

— А вы бы, кумушки, чем дуться, как мышь на крупу, лучше бы в овраг сбегали да принесли отцу глины. Он бы и вам чего-нибудь слепил.

— Да что ты такое удумала, бабушка! — рассердился Егорий. — Мужицкое ли это дело — глину мять?

— Э, внучек! Худое ремесло лучше хорошего воровства. Лепи, а то руки без работы отсохнут.

Тем временем сбегала Анька к речке за черной глиной, а Дашка из оврага красной глины притащила. До утра в мокрую тряпку завернули, чтоб не засохло, а утром поставили перед отцом старую лавку и глину на нее положили.

— По левую руку у тебя, тятя, красная глина будет, а по правую черная и миска с водой для рук. Не опрокинь! — говорит Анюта. — Мне к вечеру красную живулю [12] Живуля — кукла. слепи, а косы чтоб черные.

— А мне, — торопится Даша, — тоже живулю и буренку с лошадкой.

— Хотю кису, — гудит Ванька.

— Ну, внучек, не отвертишься теперь, — улыбается бабушка Акулина, — садись за работу, исполняй заказы.

И ушли все на огород.

Взял Егорий на ощупь ком красной глины, помял задумчиво. Теплая она, тяжелая и без запаха.

— Ну что ж, — говорит со вздохом, — живулю так живулю. Садись рядом, Ванятка, помогать будешь, а то я сослепу ей руки не к тому месту приделаю.

Сидит Ванятка на лавке, к отцу прижался, аж не дышит. Прямо на глазах у него баба глиняная из-под отцовых пальцев появляется!

— Сейчас мы на эту толстую купчиху широкую юбку наденем, — рассказывает Егорий и широкой глиняной полосой обернул бабу вокруг колоколом, — а на юбке оборки наведем.

Помял юбку волнами, и в самом деле оборки на ней зашелестели.

— А теперь руки с рукавами прилепим. Работать-то купчиха не любит, стоит руки в боки, покрикивает.

Пальцы в воду обмакнул и всю бабу разгладил. Заблестела баба, загордилась.

— А глазки? — ерзает от нетерпения Ванятка.

— Поди принеси из веника тоненький прутик и поставь им две точки на купчихиной голове.

Ванятка так и сделал.

— Ну что, глядит купчиха? — грустно спрашивает Егорий. — Эх, кабы мне кто прутиком волшебным глаза раскрыл…

— Хотю кису, — не дает погоревать Ванятка.

— Ну подай мне тогда черной глины. — Скатал толстый огурец. — Вот такой Терентий пузатенький будет. А голову с ушами из красной глины слепим. Ставь ему, Ванятка, глаза. Давай уж и лапы с хвостом тоже красными сделаем, а в хвосте палочкой свисток прокрутим. Как свистнет он в свой свисток, все мыши в лес убегут. Пускай пока Терентий сохнет, а мы с тобой Даше живулю красненькую слепим.

— А мамане?

— Маме черную лошадку с длинным хвостом, как у нашей Звездочки, а на ней мужик бородатый скачет. Потом козу с рогами слепим, буренку с колокольчиком, свинью с толстыми поросятками. Пускай лежат, мать сосут и хрюкают.

Так до самого вечера не разгибаясь просидели.

А на лавке как на шумном базаре: бородатые мужики, бабы с ведрами или с детьми на руках, лошади с острыми ушками, коровы бодливые, собака с кошкой в обнимку, какие-то крылатые звери диковинные, кричат, мычат, толкаются, песни поют — живут, одним словом.

Ох и радости было, когда все с работы домой вернулись!

— Гляньте, — хохочет Марьюшка, — какой козел веселый в дуду дудит!

— А бороденка-то, — всхлипывает Акулина, — ну вылитый дед Афанасий!

Первый раз за все время Егорий улыбнулся. Никому не сказал, как страшно устал, будто боролся с кем целый день и победил-таки. Лег на лавку и уснул мертвым сном, а чему улыбался во сне — никто об этом не знает.

Всю зиму студеную Егорий с утра до ночи игрушки лепил. Две кадушки глины перевел, работой беду свою к земле гнул.

Уж и сесть в избе негде. Все лавки, полки, полати и даже чулан сотни игрушек заселили.

Марьюшка с дочками за зиму выучились красками их расписывать. Сначала робели, конечно, боялись отцову работу испортить, а потом так разошлись, откуда только смелость и умение взялось!

Гусиным пером, а не кистью расписывали, оно к сырой глине не липнет. И красок-то всего три брали: ярко-малиновую, желтую, как подсолнушек, и изумрудную, как травка молодая после дождя, а такие игрушки нарядные получались — глаз не отведешь!

Вечерами, когда холодная луна синим светом снега красила, а злой мороз реку ко дну примораживал, зажигали в избе смоляную лучину. Неярким, теплым солнышком освещала она этот маленький, уютный мир, в котором дружно жили люди, задорные глиняные человечки и улыбчивые звери.

Ни одного страшного чудища, ни одной злой игрушки руки не сотворили, одна любота. Да и по всей Руси необъятной, как бы тяжело ни жил русский народ, всегда мастера строили, писали, резали и лепили только доброе и радостное. Насмехался народ над черным злом и над самой смертью, потому что смех испокон веков оберегом от всех бед был.