Валерий Роньшин - Как Наталья Николаевна съела поэта Пушкина и другие ужасные истории

И тут левый Машкин усик нащупал капельку сметаны. У Машки вновь черные слюнки потекли. Она тотчас набросилась на эту капельку, но… любимая сметанка показалась вдруг противной-препротивной. Зато заплесневелая крошка от вареного горошка, валявшаяся здесь же, Таракашкиной очень даже понравилась. Получилась, что у Машки, ко всему прочему, еще и вкусовые ощущения изменились.

«Нет, это все же не сон, — сделала печальный вывод Промокашкина. — Я действительно превратилась в Таракашкину. А раз так, то прощайте любимые оладушки. И любимые подружки тоже прощайте. Прощай, смартфон. Прощай, бассейн… И здравствуй, новая жизнь. Тараканья. Под кухонной мойкой. В обществе других тараканов». Скоро Таракашкина вырастет (если ее до этого бабушка или мама с папой по стенке не размажут), выйдет замуж за какого-нибудь Таракана Таракановича, у нее народятся детки-тараканчики, и…

Машка не успел дорисовать столь мрачную для себя картину.

— Вот ты куда залез, усатый! — вновь раздался громоподобный бабушкин голос. А вслед за этим послышалось шипение: ПШШШ…

Газовая атака! — в ужасе поняла Таракашкина. И не ошиблась. Бабушка применила против внучки газовое оружие — баллончик для травли тараканов.

Вобрав в себя побольше воздуха, Машка помчалась куда глаза глядят, точнее — куда усики щупают. Таракашкина ясно сознавала, что стоит ей сейчас хоть разок вздохнуть — и она, перекувырнулась на спинку, задергает всеми своими лапками в предсмертной агонии.

Мчалась Таракашкина, мчалась и примчалась в туалет. Из сливного бачка в унитаз текла тоненькая струйка воды. Таракашкина спустилась на самое дно унитаза и стала жадно пить… пить… пить… Потеряв всякую бдительность.

А бдительности ей как раз терять-то и не следовало. Потому что над унитазом нависла бабушка-небоскреб.

— Теперь тебе, паршивец, точно конец! — торжествующе прогремела она.

Таракашкина тык-мык, а куда бежать? Из унитаза так просто не убежишь.

Бабушкина ручища уже тянулась к спусковой кнопке.

— Бабу-у-ленька-а, не на-а-до!!! — завопила Машка что есть мочи. Но вместо воплей раздалось лишь едва слышное цвирканье: цвирк… цвирк… цвирк…

Бабушка спустила воду, и тотчас же на Таракашкину обрушился водопад похлеще Ниагарского, смыв Машку в темную бездну канализации.

И что уж там стало с Таракашкиной в канализации — решайте сами, мои маленькие читатели и читательницы. А заодно уж и выберите: во сне все это случилось с Промакашкиной или наяву?.. Таким образом, каждый из вас сможет закончить эту страшилку так, как ему больше нравится.

Жили-были мальчик и девочка; потом они подросли и стали юношей и девушкой; затем они еще чуть-чуть подросли и — тили-тили тесто — стали женихом и невестой; а вскоре после этого они поженились и превратились в мужа и жену. Ну а вслед за этим жена сходила в роддом и принесла оттуда ма-а-аленьку такую девочку. Так что муж с женой вдобавок еще сделались и папой с мамой.

— Утю-тю-тю-тю-тю-тю, — сказал папа своей дочурке, покрутив у нее под носом своим указательным пальцем.

А дочка — АМ! — и укусила его за палец.

— Ой-ой-ой!.. — заверещал папа от боли. — Она меня за палец укусила!

— Ну что ты глупости-то говоришь, — говорит мама. — У нее же зубиков нет.

— Да ты погляди, погляди! — тычет укушенным пальцем папа теперь уже под нос маме.

Но мама глядеть не стала. А назвала дочку Оленькой.

И Оленька стала расти-расти-расти, как это обычно с детьми и бывает.

И вот как-то раз, за обедом, Оленька чуть было не выколола папе глаз вилкой.

— Ой-ой-ой!.. — заверещал папа. — Она мне чуть глаз вилкой не выколола!

— А ты не суйся своим глазом к вилке, — говорит мама.

В другой раз Оленька чуть было не проткнула папе карандашом барабанную перепонку.

— Ой-ой-ой!.. — опять верещит папа. — Она мне чуть ухо карандашом не проткнула!

— А ты не суйся своим ухом к карандашу, — говорит мама.

Вскоре у Оленьки выросли прямые черные волосы. А еще вскоре она сказала свое первое слово. Точнее, несколько слов.

— Хватит меня называть этим дурацким именем — Оленька! — сказала Оленька.

— А как же тебя тогда называть? — удивился папа.

— Зовите меня Пистимеей, — сказала Оленька.

— А что, очень хорошее имя — Пистимея, — покладисто согласилась мама.

С тех пор Оленька стала Пистимеей. И больше уже ничего не говорила. Молчит и растет, молчит и растет. И все чего-то себе под нос нашептывает.

— Слушай, — в свою очередь шепчет папа маме украдкой, чтобы Пистимея не услышала, — по-моему, она самая настоящая ведьма.

— Да что ты ерунду-то городишь! — раздражается мама.

— А почему у тебя тогда все время молоко убегает? — спрашивает папа.

— Ой, ну подумаешь, молоко убежало.

— А почему тогда в квартире все время лампочки перегорают? — не унимается папа.

— Ой, ну подумаешь, лампочка перегорела.

— А почему тогда, — приводит папа свой самый главный аргумент, — у меня в супе все время живые муравьи плавают?

— Ой, ну подумаешь, муравьишка иногда в суп попадет, — непоколебимо отвечает мама.

А вскоре наступило первое сентября, и Пистимея пошла первый раз в первый класс. И принесла оттуда первую двойку.

— Это еще что такое?! — строго говорит папа. — Чтобы никаких двоек я больше не видел. А то накажу.

А Пистимея ему в ответ:

— Зря ты это сказал.

И при этом смотрит-смотрит на папу пристально. Папа даже малость испугался.

— Просто я хочу, доченька, чтобы ты хорошо училась.

— Много хочешь — мало получишь, — отвечает ему Пистимея.

И действительно, в следующем месяце папа получил мало, а еще через месяц ему на работе и вовсе зарплату не выдали.

Папа, конечно, сразу же в рот воды и набрал на все те годы, что Пистимея в школе училась. Зато Пистимея стала очень даже разговорчивой. Пришла как-то раз из своей маленькой комнаты в большую и говорит:

— Что-то больно много народа у нас в квартире живет. Прямо не протолкнуться.

— Да где много-то? — возражает мама. — Ты, я да наш папочка. Всего-то три человека.

А Пистимея заявляет зловеще:

— Третий явно лишний.

У папы от этих слов все внутри — уууух — и оборвалось от страха. «Ой-ой-ой, — обреченно думает он. — Мне конец пришел».

И в этот самый момент — дзинь-дзинь-дзинь — телефон зазвонил.

Мама взяла трубку.

— Это Настасья Андреевна? — спрашивает трубка.

— Да, — отвечает мама.

— С вами говорит роддом. Вы пятнадцать лет назад девочку у нас взяли. Так вот, верните ее обратно. Мы по ошибке вам не того ребенка выдали.

Короче, мама вернула Пистимею в роддом, а вместо нее привела другую пятнадцатилетнюю девочку. Красивенькую-прекрасивенькую, светленькую-пресветленькую, по имени Оленька.