Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

Вокруг Коли постоянно крутятся Мишка-циркач и Генацвале. А это уже само по себе говорит, что у нашего сыщика нет к ним и тени подозрения, и я втихую им завидую.

Они ведут себя очень таинственно, ужасно секретничают, а о чём шепчутся, не допросишься ни за какие пряники. О ком у них там идёт речь, можно догадаться разве по взорам. Не очень сведущи в розыске, Колины приближённые, нет-нет да и поглядывают на того, кто у них на языке. Но это нужно быть уж очень бдительным, чтобы догадаться.

Кроме того, Коля с неделю приставал ко всем с разными нелепыми вопросами, или, как говорят хлопцы, вероломничал. Но вся его вероломность, все его уловки шиты белыми нитками. Они только нас злили.

Первый, к кому прицепился Кузнецов, был Пискля. Тот в увольнении ходил в кино и уже, может, раз пять рассказывал о кинокартине. И не только рассказывал, но и показывал жестами: Этот того — бух, тот этого трах! Здорово было! Так нашему Шерлоку этого мало.

— А как называется кинотеатр? — допрашивается он.

— Ну этого… как его… Луначарского, — не чувствуя каверзы, спокойно ответил Костик.

— А фильм?

Тут уже допрашиваемый обиделся на следователя:

— «Гуляла коза по Дунаю» — вот как! Проверяльщик мне нашёлся.

Вскоре на Колю уже обижалось полвзвода, и особенно — я: меня он оскорбил до глубины души. У меня он как бы между прочим хотел узнать, далеко ли тут базар и по чём там мыло.

— По деньгам, а кто спрашивает — по ушам, — отрезал я бабушкиной присказкой, понимая так, что это камень в мой огород. Теперь я не хочу даже и разговаривать с этой столичной цацой.

Был момент, когда наша следственная троица уже почти праздновала победу. Ей попались две-три бумажки от конфет, и было выяснено, что их хозяином является Лёва Белкин. Казалось бы, какое отношение имеют эти бумажки к пропаже мыла? Оказывается, самое непосредственное.

Многие думают, что Лёва — отпетый скупердяй. Почти каждое утро, перед тем как одеть гимнастёрку, он достаёт из нагрудного кармана полученное недавно денежное довольствие и тщательно его пересчитывает. Тогда хлопцы насмешливо перемигиваются между собой: скупой рыцарь. Это же подумать только, даже в увольнении, несмотря на городские соблазны, не потратил ни копейки. Мало того, в последнее время он делает попытки выгодно продать кому-то из нас свою трофейную авторучку, которой так гордится. Он предлагал её и мне, убеждал, что только по знакомству отдаёт за бесценок. И я купил бы, но больше половины своего жалованья прошиковал на подушечках.

Из-за того, что над ним смеются, Лёва не хочет ни перед кем оправдываться, закусил удила и обиженно молчит. А что им говорить? Разве они поймут? Он посмотрит, будут ли они смеяться потом, когда у него будет фотоаппарат. Они будут тогда бегать следом и канючить: «Лёва, сделай со мной фото». Дулю им с маком.

Фотоаппарат — это тот пунктик, на котором Лёва свихнулся. Здесь нужно средства. Обычную ломачину, уж не говоря про трофейную, с рук на толкучке не возьмёшь менее чем за пятьсот рублей. Лёва знает, он уже когда-то приценивался. Ещё на «гражданке», в Могилёве. Можно и за буханку хлеба, но где его возьмёшь? Лишнего у нас нет.

По всем подсчётам нужная сумма у Лёвы наберётся через год без малого. Это, конечно, если он будет экономным человеком и сбережёт своё денежное довольствие всё до копейки, если удастся выцыганить у родителей ещё какую-то сотню-полсотни и если за авторучку дадут хорошую цену.

Всё это я знаю, потому что Лёва почему-то предпочёл меня, он мне доверяет и делится со мной своими розовыми, почти несбыточными планами. Более того — он обещает потом, если у него будет аппарат, меня бесплатно фотографировать. Мне не придётся канючить: «Лёва, сделай со мной фото».

И надо же было, чтобы из кармана брюк вместе с носовым платком у народа на глазах вытянулась бумажка от конфеты и упала на пол.

— Лёва, ты казну потерял, — пошутил кто-то из хлопцев, а наши следователи тут как тут. Им лишь бы зацепиться. Они многозначительно переглянулись и начали шептаться. И их можно понять: человек своих денег не тратит, так за что же он покупает такие дорогие конфеты? Аж в бумажках.

Так на Лёву легла тень подозрения, и это вывело его из себя. Он просто место не находит.

— Сыщики-прыщики. Нашли большую тайну. Человека угостили, так они придрались.

— Кто? Может, комбат?

— При чём тут комбат? — отбивается Лёва. — Угостила моя баба.

И так это по-мужски грубовато, так важно было сказано — «моя баба», — что многие посмотрели на Лёву с одобрением. Над влюблёнными без памяти у нас хоть и добродушно, но посмеиваются. Их называют мучениками. Обо мне так было сказано: так гибнут на глазах лучшие люди. А настоящий сердцеед страдать из-за любви не будет. Моя баба — и всё здесь. Это по-гусарски. Вот почему на Лёву посмотрели с уважением.

Но нашлись и поклонники чистой любви, такие, например, как Коля Кузнецов. На всё это он с насмешкой сказал:

— Тоже мне рыцарь! Учили-учили его этикету, а он девчоночьи конфеты лопает, вместо того чтобы самому делать презенты.

— А что тут такого? — не сдался Лёва. — Её мама — директор магазина. Не обеднеет.

На этом вопрос насчёт бумажек был исчерпан. Лёве поверили, хотя за ним и окончательно закрепился авторитет корыстного человека. Сказано, скупой рыцарь. Всё у него с расчётом, даже знакомство с девчатами. И тут он ищет выгоду.

Но и вера в способности взводного Шерлока Холмса тоже полиняла. Сейчас народ смотрит на него вместе с помощниками довольно скептически: чем бы дитя ни тешилась… Кто-то им даже придумал общее прозвище — мыльная комиссия.

А дни не идут, а бегут по твёрдому, писаному военному порядку. Кажется, только что были подъём и физо, и вот уже — вечерняя поверка и отбой. Пролетел день, словно курьерский поезд.

Вот уже нам прочитали и генеральский приказ о переходе на зимнюю форму одежды. Опять суета и волнение: старшина-каптенармус нам выдаёт новые шинели и шапки. Опять заботы, как нам видоизменить обычные вислоухи в приличные «киверы». И переиначивали: где надо распороли, куда надо вставили негибкий картон — загляденье. Правда, сейчас вислоух не подвяжешь шнурками под бородой, но в этом нет и необходимости. Кто это из нас будет ходить телепнем. Холод — не холод, а «кивер» на макушке, пускай уши хоть поотпадают. И немного набекрень. Молодца и сопли греют, как сказала бы моя бабка.

С Санькой мы успели помириться, и теперь нас опять водой не разольёшь. Да теперь его, если и захочешь, не подкусишь ефрейторством. Накануне Октября всем нашим командирам отделений присвоили звание младшего сержанта. Сейчас мы их воспринимаем всерьёз, и насмешки закончились. Шутка Мишки-циркача насчёт того, что младший сержант — это всего дважды ефрейтор, успеха не имела. Она прожила всего одно утро и заглохла.