Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

И вот дуэль. Я целюсь из пистолета Стёпке в сердце, а на моего противника аж смотреть стыдно: дрожит словно осиновый лист, ревёт горькими слезами, на коленях просит сжалиться и клянётся, что не будет больше заниматься клеветой.

Чёрт с ним, пускай живёт! Я выстрелил вверх, из сосен с криком разлетелись вороны, и тут… зазвенел звонок: занятия закончились.

Фаина Марковна попрощалась и ушла из класса. Наш сержант Яцук скомандовал выходить строиться, и я из гусарской старины оказался в сегодняшнем дне. Вот он Стёпка — паразит, не испуганный, не заплаканный, нагло улыбается и украдкой от других мне подмигивает. Проходя мимо, он сказал так, чтобы было слышно только мне:

— Не волнуйся, закон — тайга.

Меня опять будто укусили, но огрызнуться я опоздал: тот уже вышел из класса. И я снова в тревоге, опять на душе неспокойно, настроение испортилось — белый свет немил. А тут ещё этот зубоскал Цыганок насмехается.

— Хлопцы, смотрите, как наш ухажер страдает.

И все хохочут. Мне бы их заботы.

А тут, как на беду, не получается поговорить с Санькой. Он постоянно на людях: то командует отделением, то вокруг него просто так толчется народ. А мне нужно быстрее и по секрету.

В тревоге я не сомкнул глаз на «мёртвом» часе и на самоподготовке сижу как в воду опущенный. Санька, выучив уроки, в муках творчества грызёт карандаш — пишет стихотворение, а я собирался написать Кате, но сколько ни начинал — не то настроение. Так и тянет меня на разочарование жизнью, на людскую вероломность и на всё такое, отчего лермонтовский Печорин лез под пули. Дописавшись до полного неверия в счастье вообще, я смял письмо и спрятал его в карман. Тьфу на меня! Разнюнился перед девкой. Артиллерист, называется.

Но душа ищет выхода, и рука сама собой рисует на промокашке череп и скрещенные кости. Я ему покажу, этому Стёпке!

Закончилось моё рисование тем, что капитан Захаров, устав читать жирный роман, незаметно подошёл к моему столу. И вот я уже стою навытяжку, опустив глаза вниз, а он рассматривает мою промокашку и на потеху взвода будто меня хвалит:

— А ничего, ничего… Способности есть. Только позвольте спросить, пиратский герб это что — ваш идеал?

Нечего и говорить, что вид у меня был далеко не лихой.

Поговорить с Санькой про козни, которые делает мне ненавистный Стёпка, мне удалось только в свободный час перед вечерней поверкой. Сохраняя конспирацию, я завёл его в умывальню и только там раскрыл наболевшую за день душу. Конечно, тут я переступил святую заповедь — начальству не жаловаться, не фискалить. Но тут особый случай. Кому Санька — начальство, а мне всё-таки — близкий друг. Здесь должна быть скидка. Да я совсем и не жалуюсь, я просто советуюсь по-приятельски, как мне быть: наплевать на всё и растереть, доложить капитану или как-нибудь так приструнить этого паразита Стёпку?

А что Санька? У него также ума сокровищница. Камень из моего сердца он не снял, а ещё больше его разбередил. Сначала, правда, он загорелся, закипел гневом:

— Проучить его нужно как следует, гада!

— Правильно! — обрадовался я. Другого от друга и не ожидал и тут же предложил свой план расправы: — Давай заманим за дровяной склад и отлупим.

Вот тут мой Санька и задумался.

— Не так это просто, — поскрёб он в затылке, — тут надо ещё мозгами раскинуть.

— Да что тут разбрасывать? — не терпится мне поскорее дать Стёпке встряску, так не терпится, что аж ноги не стоят на месте и чешутся кулаки: — Завтра во время физзарядки и проучим. А то распустил язык.

Но Санька только пыхтит да в задумчивости хмыкает, будто у него в горле пересохло:

— Тут понимаешь… как тебе сказать…

Это меня вывело из равновесия. Тут и понимать нечего, почему он такой нерешительный. Как же: я — рядовой, а он, видите ли, — ефрейтор, командир отделения. А недавно прошёл слух, что нашим ефрейторам присвоят звание младших сержантов. Некоторые из них запаслись уже новыми лычками. Вот он и виляет, боится подмочить авторитет. И меня заполонила такая злость, что я не удержался и хлопнул:

— Карьерист ты несчастный.

Санька аж взвился от злости, покраснел, яростно сверкнул глазами:

— А ты… а ты…

Но больше ничего сказать не мог и, хлопнув тяжёлыми дверями, выбежал из умывальни словно ошпаренный. Очень хлопец обиделся.

И тут есть за что. Карьеристов у нас не любят не меньше фискалов, с ними никто не хочет связываться, от них таят свои секреты, от них держатся в стороне. Хочешь с товарищами жить душа в душу — выбирай одно из двух: уважение хлопцев или начальственную любовь. Угодникам у нас тяжело жить. Нет, ты можешь начальство уважать и даже любить, как все мы уважаем капитана Захарова, только не заигрывать, а если оно начнёт тебя выделять без меры, часто ставить в пример или давать послабления, все на это будут смотреть косо. Это я в училище сразу намотал на ус. Вот почему так рассвирепел Санька. Зная его характер, я думаю, что сейчас к нему долго и на козе не подъедешь. И как это у меня с языка сорвалось? Не хотел же я.

Но хотел или не хотел, а дело сделано. Поговорили, называется. Вот уже второй день мой друг ходит с казённым лицом, старается меня не замечать, а если уж без этого не обойтись, то обращается ко мне только по фамилии и на «вы», как и положено по военному уставу:

— Сырцов, поправьте постель!

Или:

— Товарищ воспитанник, перешейте подворотничок.

Как-то забыв, что мы с ним в контрах, я что-то хотел спросить у него по-приятельски, так он мне:

— Отставить разговоры!

И смотреть в мою сторону не хочет, боров в лычках. И я тоже обиделся и начал как мог ему докучать. Наши командиры отделений не любят, когда их называют ефрейторами, и в ходу чаще обращение «товарищ командир». Это их якобы возвышает. Так вот этим самым ефрейторством я Саньку и досаждаю, где надо и не надо, спрашиваю у него разрешения:

— Товарищ ефрейтор, разрешите идти мыться.

А умывшись, опять:

— Разрешите одеть гимнастёрку, товарищ ефрейтор.

Хлопцы посмеиваются и не понимают, почему это я, как они говорят, выпендриваюсь. А это я, между нами говоря, держу хвост пистолетом. На душе кошки скребут, а показывать этого не хочется. Пусть мой дорогой дружок так нос не задирает. Обойдусь. Так оно и идёт уже третий день.

А тайна пропажи мыла пока что так и остаётся тайной. В одиночку я против паразита Стёпки, который при каждом удобном случае мне подмигивает, так ничего путного и не придумал, ни на что не решился и рад, что хоть пока тихо. Все мои надежды сейчас только на нашего Шерлока Холмса — Колю Кузнецова, на его дедуктивный метод. Если тот метод даст результаты, то всё само собой отпадёт: вор будет разоблачен, Стёпкино подозрение развеется, а сам он получит от меня в рыло, если он даже и невиновен. Чтобы не плёл кое-чего. И сделаю я это при всех. И без Саньки справлюсь. А Санька пусть бережёт авторитет. Я с ним больше и в увольнение к девчатам не пойду.