Олег Шатков - Ни-чё себе!

В днище домика есть два отверстия, и Ромка, просунув в них босые ноги, с трудом удерживает домик навесу. Коленки сына подгибаются, картонное сооружение колышется, как на ветру.

Ярошка сидит снаружи верхом на клюшке и в сердцах критикует Ромкины ноги.

— Не могут у избушки быть такие ноги!

— Могут! — в свою очередь возмущается Ромка. — Какие еще нужны тебе ноги?

— Какие, какие! Куриные.

— А у меня и есть куриные.

— У тебя куриные?! У тебя не куриные, а… а… собачинные!

— А у тебя, — не остается в долгу Ромка, — свининные!

— У меня? Свининные? — захлебывается от негодования Ярошка. Он больше не может себя сдержать, слезает с клюшки и огревает ею крышу домика. Тот тут же рушится вместе с находящимся в нем Ромкой.

Конец этой истории понятен. Ромка, конечно, из домика выберется и в долгу не останется. И от взаимных тумаков расписные стены не защитят. Не защищали они и тогда, когда, например, ребята пробовали пустить из трубы настоящий дым.

Но зато ничто не могло быть надежнее их при отражении нападений внешних захватчиков. Не одно кровожадное и ужасное видом чудовище пообломало свои зубы об акварельные кирпичи и бревна домика. И не было случая, чтобы он хоть раз не уберег отчаянно вопящих хозяев.

Около его стен могла часами бесплодно просиживать лиса и петь свои соблазнительные песенки.

— Хитренькая, — говорит Ромка, сидя у окошка.

И лиса уходила, несолоно хлебавши, или позорно убегала после смелой вылазки обитателей домика…

Если на домик накинуть одеяло, а еще лучше — несколько, то он превращался в таинственную пещеру, где можно затаиться так, что с собаками не найдешь.

Впрочем, таинственный сумрак создавался и проще. Нужно лишь поплотнее закрыть ставенки и дверцы домика. Тогда, прижавшись друг к другу, можно придумывать удивительные истории или рассматривать разные занимательные штуки: гвоздики, марки, пуговицы и другие не менее ценные предметы.

В этом домике хорошо слушались сказки. Рассказчику совсем не обязательно забираться вовнутрь (да это и невозможно) — достаточно привалиться к стене около окошка и… «В некотором царстве, в некотором государстве…» Сказка перебивается дополняющими и уточняющими репликами. Но чем дольше длится рассказ и чем позднее время, тем меньше поправок. И вскоре вялые слушатели переправляются прямиком на свои подушки.

Многое видели и слышали эти разрисованные стены. Я смотрю на домик. Вид его уже не столь бравый. Краски потускнели, труба завалилась, лихой петух на коньке остался лишь в воспоминаниях. Торцы не раз чиненных дверей и ставенок топорщатся — картон расклеился. Надо починить.

Я беру клей, бумагу и навожу порядок: где надо — подклеиваю, подправляю трубу. Внутри тоже картон расползся. Заделываю один лоскут, другой. На следующем чувствую пальцами под слоем бумаги что-то твердое. Осторожно отгибаю край, и мне на ладонь сыпятся мелкие предметы: голубое стеклышко, короткий обломок ножовочного полотна, старого образца монетка — пятнадцать копеек, плотно свернутая бумажка. Все. По всей видимости — тайник. Разворачиваю бумажку: вокруг елки с игрушками пляшут четыре человечка. Они отличаются друг от друга только ростом. Крупно проставлен год. У-у! Как давно это было! Ромка тогда не только цифры писать, карандаш толком держать не умел. Ясно, чей тайник. И так надежно сделан, что хозяин сам его потерял и забыл. Заклеиваю последнюю щель и вылезаю.

Осматриваю домик со всех сторон. Не то, конечно. Несмотря на ремонт, вид у него довольно грустный и виноватый, будто ему неловко находиться здесь, среди непривычных и чуждых вещей. Рядом на знакомых полках стоят новые игрушки. Впрочем, игрушками их и назвать-то неудобно: лобзик, паяльник, давно освоенный ребятами выжигатель, электронный конструктор. За окном, на балконе, весело и молодо поблескивают велосипеды.

Исчезли постепенно погремушки, пирамидки, пластмассовые пупсы. Вместо них появились машины с прицепами, трактора, моторки, но и тех теперь нет. Правда, кое-кто из «старых приятелей» остался. Тянет на верхней полке шею пластмассовый петух-пирамидка. Оттуда же выглядывает заводная певчая птичка. Но с ними уже не играют, с них только стирают пыль. Выросли ребята. Они не стали с возрастом тише, наоборот, силы прибыло. Иногда носятся и дурят шустрее, чем некогда. Но домик не участвует в этих играх, он жмется в угол. Это плохо ему удается. В последнее время стены и крыша его потеряли упругость. Еще несколько потасовок, и рассыплется, рухнет домик Ярошки и Ромки, и ничем ему уже не поможешь.

Щелкает замок.

— Ну что? — спрашиваю я Наташу.

— Да нет, никому не нужен.

— А на третьей площадке, в трехкомнатной, спрашивала?

— А! — машет она рукой. — Места, говорят, нет.

— Может, объявление дать, — неуверенно предлагаю я. — «Отдаем домик детский, разукрашенный — за так…»

— Ты быть хоть сейчас помолчал со своими шуточками, — сердится Наташа. Оглядывает домик. — Да и в самом деле, рухлядь рухлядью уже. Кому нужен? Давай уж как решили.

Что ж, делать нечего. Я подхватываю домик, неуклюже протискиваюсь в дверь, спускаюсь во двор и несу его к мусорной площадке. Я тороплюсь, мне кажется, все оглядываются на меня. Но вот наконец площадка, ставлю домик на бетонную плиту рядом с угрюмыми металлическими ящиками, подправляю трубу и быстро, не оглядываясь, ухожу.

Наташа уже подмела пол. Детская выглядит непривычно пусто и голо.

— Посмотри!

Я подхожу к окну. Отсюда хорошо видна мусорка. Золотистая крыша домика, покачиваясь, удаляется от малоприятного пристанища прямиком к детской площадке. Вокруг домика копошится малышня. В открытое окно доносится разноголосое повизгивание.

— Ну, вот видишь?

— Надолго ли? Передавали: ожидаются дожди с грозами.

— Что ж, погибать, так с музыкой.

— Опять ты со своими шуточками?!

Нет, шутить я нисколько не собирался. Домик и в самом деле, хотя и скрывался от ливней под крышей детской веранды, недолго пробыл во дворе. Но, проснувшись как-то утром и не обнаружив на чисто выскобленной дворниками площадке нашего домика, я не испытал недавнего чувства неловкости и обиды.

Все прошло и завершилось своим чередом.