Владимир Плющев - Владукас

— Понимаю, — кивнул я. — А что же делать, дядя Коля?

— Да тут ничего не поделаешь. Рисковать нельзя. Придется вас забирать в партизанский отряд. Я завтра же поговорю с командиром.

На следующий день мы расстались.

Приближалась весна. Она, чувствовалась уже в теплом полуденном ветре, дурманившем голову земляными запахами, и в звонкой капели, сыпавшейся с черепичной крыши. Вот уже и солнце стало светить по-другому, задерживаясь дольше обычного над бирюзовым куполом неба. Прошли теплые дожди. Они смыли с полей последние остатки снега. Во дворе заблестели талые лужицы. Смело шлепал я по ним в своих деревянных колодках и от всего детского сердца радовался приходу весны, которая была для меня не только самым прекрасным временем года, но и сокровенной надеждой. Весной обещали меня взять в свой отряд партизаны. И весна наступила! Правда, по утрам лужицы от талого снега еще затягивались тонкой пленкой льда, но едва показывалось солнышко, они таяли и оживали, превращаясь в журчащие ручейки. Улыбаясь, обновлялась земля. На лугах и обочинах дорог уже зеленела молодая трава. На выкупанных пашнях показались чешуйчатые листочки полевых хвощей. Засверкал изумрудом промытый дождями лес. Каждый день я внимательно всматривался в него, ожидая оттуда партизан. Казалось, они должны появиться вот-вот. Ведь задание их мама выполнила: уже более недели она носила в бюстгальтере шифровку, переданную ей Павиласом Кужелисом, а партизан все нет. Последнее их задание выполнить было не так легко. Каваляускасы больше не отпускали нас в Шяуляй одних, а предлагали подождать, когда Йонас повезет на базар мясо и сыр. И в Шяуляе он не спускал с нас глаз, не отпускал от себя ни на шаг, видимо, уже подозревал в чем-то.

Учительница на выходные дни уехала в свое имение. В это время вполне мог бы прийти дядя Коля, но и он как в воду канул.

Прошла еще неделя. От партизан никаких вестей. Тревожно переглядывались мы с мамой. Что могло случиться? Не беда ли? И вдруг, как снег на голову, в дом Каваляускасов ворвалась недобрая весть. Ее принесли школьники. Они рассказали своей учительнице о происшествии в доме Чаплынских, где немцы устроили засаду, и на нее нарвались русские партизаны, обитавшие в окрестных лесах. Многие из них погибли в бою, кое-кто попал в плен. Эту весть учительница во всеуслышание объявила Каваляускасам, когда мы обедали, при этом она внимательно посмотрела на нас с мамой, прищурив длинные ресницы. Зося что-то вскрикнула в испуге. У Йонаса непроизвольно открылся рот и показались зубы. Мама побледнела, уткнувшись в тарелку. Она старалась не выдать своего волнения. А передо мной сразу потускнело весеннее солнце, и сердце стиснула тоска, даже обедать расхотелось. Неужели рухнули мои надежды попасть весной в партизанский отряд? Все молчали.

Паняля учительница, не нарушив немой сцены, торжествующе прошла в свою комнату и, вопреки обыкновению, не прикрыла за собой двери.

Мы молча принялись за еду. Каждый из нас по-своему переживал только что услышанную весть.

Хозяйка Зося боялась, что теперь немцы доберутся и до них: узнают о раненом партизане, скрывавшемся в школе.

Примерно то же самое переживал и Йонас. Кроме того, его беспокоил тот факт, что раненый партизан вначале скрывался у Чаплынских, а потом его перевезли к нему в школу, о чем Чаплынские, вероятно, знали. Поэтому, если они выдали немцам партизан, то выдадут и Каваляускасов, укрывавших раненого больше месяца. Чаплынские искупили свою вину предательством. А чем Йонас искупит свою вину? Он может искупить ее только собственной головой. А может, тоже предательством? Предательством своих батраков! Ведь он кое-что замечал за ними. Недаром же он последнее время не сводил с них глаз, следил за ними. Да кое-что Йонас знает. Он не дурак…

Тяжелые думы лежали и на сердце мамы: «Неужели Чаплынские — предатели, — думала она. — Ведь это самые бедные хуторяне во всей округе». Чаплынские жили километрах в трех от Каваляускасов, имели большую семью и 13 гектаров земли. Чуть правее их находилась усадьба Вайнорюсов. У них тоже было почти столько же земли, но они жили только вдвоем — два брата. Напротив Каваляускасов, тоже километрах в трех, стоял дом Минкуса Прануса. Ему принадлежало 17 гектаров земли. Справа, как известно, было богатое поместье Гильвичай, которым владела русская белая эмигрантка Ольга Гирдвайнис. «Так неужели же не богачи, а бедняки выдали русских партизан? — терзалась сомнениями мама. — И что мне теперь делать с шифровкой? Уничтожить, пока не поздно? Или подождать немного?..»

Мама решила подождать.

Что касается меня, то я тоже не хотел верить в предательство Чаплынских. Славились они на всю округу своей баней. Казалось бы, ничего особенного она не представляла: маленькая, деревянная банька, похожая на сказочную избушку бабы Яги, только без курьих ножек. А каждую субботу сюда собирались крестьяне окрестных хуторов — любители жаркого пара. Приходили даже дряхлые старики, опираясь на яблоневые посошки. Очаг в ней был сложен из круглолобого булыжника. Внизу топка. Над топкой, обложенной тем же камнем, — большой черный котел. У двери, прямо на полу, выставлялись в ряд липовые кадки под холодную воду. Вдоль стен деревянные лавки. Они для тех, у кого дух слаб забираться на верхний полок.

Моясь и нахлестывая себя березовыми вениками, мужчины любили в этой бане посудачить и поделиться друг с другом свежими новостями. Часто рассказывали и о партизанских диверсиях, например, о том, как на Слободском перекрестке, где разветвляются дороги на Луоке, Куршенай и Шяуляй, русские партизаны захватили немецкий обоз с боеприпасами, а в другом месте они подорвали на минах машину с солдатами фюрера.

Мне нравилось мыться в этой бане, где я узнавал все подробности о подвигах партизан и от всей мальчишеской души радовался за них и гордился ими, иногда с трудом сдерживая ликование.

Вспомнился мне один разговор в бане.

— Ходят слухи, что эти русские бандиты у нас озоруют, — авторитетно высказал свое мнение один из братьев Вайнорис.

— Может, русские, а может, и литовские из отряда «Кестусиса», — отозвался Минкус Пранус.

«Кто бы ни был, а нас они, слава богу, не трогают, мирное население не обижают. Стало быть, какие же они бандиты?» — сказал Чаплынский, хозяин бани.

«Разве мог так сказать предатель?» — сомнительно подумал я, вспомнив этот разговор, и решил в следующую субботу пойти в баню пораньше, чтобы разузнать все новости. Со мной отправился туда и Йонас, который теперь ни на шаг не покидал меня. Когда мы пришли, в бане еще никого не было, кроме самого хозяина Чаплынского. Он сидел на лавочке и, свертывая цигарку из листового табака, сетовал: