Владимир Плющев - Владукас

А вечером, когда все возвратились с работы, я встретился с мамой, отдал ей гостинец бабушки Кужелис и рассказал о своем путешествии в Шяуляй.

— Горе ты мое луковое!.. Всегда с тобой что-нибудь да приключится, — ласково сказала мне мама, когда я закончил рассказ. На тревожном лице ее блестели слезы. Как всегда, она достала из кармана носовой платочек и вытерла их.

Близился час освобождения Литвы.

В северо-западном направлении, на Паневежис и Шяуляй, двигались войска 1-го Прибалтийского фронта: 6-я, 43-я и 39-я гвардейские армии. Подавляя на своем пути сопротивление оккупантов, они заняли сильно укрепленный пункт Дрисвяты, а 10 июля — важный магистральный узел Утену, перерезав таким образом магистраль Даугавпилс — Вильнюс. Это, в свою очередь, обеспечило наступление войскам 3-го Белорусского фронта и дало им возможность 13 июля освободить столицу Литвы — Вильнюс. Красная Армия вступила на литовскую землю. Долгожданный час нашего освобождения пробил!

Разгорелись крупные сражения, которые вошли в историю Великой Отечественной войны под названием «Шяуляйская наступательная операция». Они длились полтора месяца — со второй половины июля и почти весь август. В ходе их 22 июля были освобождены Купишкис и Паневежис. А вечером 27 июля 3-й гвардейский механизированный корпус вместе с 51-й армией после ожесточенных боев вошли в Шяуляй. В ту ночь Москва салютовала в честь этой победы 24 орудийными залпами.

Отличившейся в боях 7-й Краснознаменной механизированной бригаде 3-го Сталинградского механизированного корпуса было присвоено звание Шяуляйской.

Но с освобождением Шяуляя наступательная операция не закончилась. Захватив этот город, Советская Армия вышла к подступам Восточной Пруссии и Рижского побережья, перерезав основные сухопутные коммуникации группы армий «Север», действующей в Прибалтике. Поэтому фашисты неоднократно пытались контратаковать, стремясь занять город обратно. В результате бои за Шяуляй продолжались почти весь август.

Бачунайские каторжные торфяники, где находился наш концлагерь, неожиданно попали в прифронтовую полосу. Однако приказа об эвакуации заключенные не получили. Их по-прежнему гоняли на работу. Мы же, ребятишки, прятались на чердаке пятого барака, где было наше постоянное сборище. Но однажды к нам залез незнакомый полицейский, каждого внимательно прощупал глазами и остановился на мне:

— Ты Вова Сидоров? — спросил он, тыча в меня указательным пальцем.

Я обомлел: так я назвался только фашистскому офицеру, который вербовал меня в военную школу. Видимо, он выследил меня при помощи какого-то полицейского. Что делать?

— Нет, я не Вова Сидоров — я Владукас Котиков. Если не верите, то можете спросить у ребят. Могу и «Аусвайс» показать, — ответил я, сдерживая паническую дрожь.

Полицейский улыбнулся:

— Вот ты-то мне и нужен! А ну, слезай с чердака!.. А вы, — обратился он к остальным ребятам, — чтобы завтра же явились на работу…

Я слез с чердака, считая себя обреченным. Полицейский отвел меня в сторону и, кивнув мне головой, сказал:

— Привет от Кужелисов!

Я не верил своим ушам: привет от них мне мог передать только друг.

— Значит, вы не полицейский? — спросил я.

— Значит, нет, — ответил он. — Павилас Стасевич просил разыскать тебя или твою маму — женщину с синими веснушками — и передать, чтобы вы немедленно покинули лагерь и бежали в лесные болота. Немцы собираются расстрелять всех заключенных вашего лагеря, а трупы сжечь, чтобы не осталось никаких следов. Передай это всем, кому можно. Понял? А теперь прощай. Мне нельзя здесь долго задерживаться…

И он ушел, оставив меня одного в смятении и страхе.

А вечером, когда мама пришла с работы, я передал ей этот разговор с незнакомым «полицейским». Его слова вскоре подтвердились: к лагерю подвозились какие-то бочки. Появилась немецкая охрана, заменив литовскую полицию. Расставлялись пулеметы на каждой тропинке, ведущей в лес. В лагере росло беспокойство. Теперь уже многие знали, что нас не будут эвакуировать — расстреляют в торфяных карьерах, а трупы обольют керосином и сожгут. Мы оказались в смертельной западне. Географическое положение лагеря было таково, что немцы даже предположить не смогли, что кто-то может сбежать из него: кругом вода и непроходимые болота, а дорогой все простреливались.

Однако в июльскую тревожную ночь, когда над Шяуляем полыхало красное зарево пожаров и доносились оттуда взрывы и раскаты артиллерии, от которых вздрагивало, как в судорогах, торфяное болото, Бачунайский концлагерь опустел. Все его обитатели неслышно, как тени, прошли сквозь колючую проволоку и разбежались нехожеными тропинками по болотам, где каждая кочка и каждый кустик служил для них пристанищем. Удивительно, но ни одного выстрела не последовало по уходящим. Кто-то очень искусно организовал массовый побег заключенных из Бачунайского концлагеря. В свои четырнадцать лет я, казалось, был всеведущ, от меня трудно было что-то скрыть, но даже я не подозревал, что готовился такой побег. Не знаю, какую роль в нем сыграла моя мама, — она мне ничего не сказала.

Мы поодиночке и группами растворились в болотистых лесных зарослях. Попробуй разыщи теперь нас! Правда, если бы немцы немного подождали, то мы сами бы выползли из болот, как тараканы, гонимые голодом, сыростью и комарами. Но ждать ни дня, ни минуты не давала им стремительно наступавшая Красная Армия. Как видно, просчитались гитлеровцы с Бачунайским концлагерем: не успели никого ни расстрелять, ни угнать, ни утопить в болоте. Самим бы унести ноги!

Наша группа беглецов состояла из четырех семей, всего десять человек: я с мамой, тетя Зина Кругликова с дочерью, семья Слесаревых и сестры Таракановы. Выйдя из лагеря, мы перешли на другую сторону шоссе Шяуляй — Радвилишкис и, строго придерживаясь его, чтобы не заблудиться и не завязнуть в трясине, стали пробираться по направлению к Радвилишкис. Шли в глубоком молчании — только вода чавкала и хлюпала под ногами. Время от времени кто-нибудь оглядывался и подавал руку отстающему. Я держался за руку мамы. Шли в темноте, не разбирая дороги, иногда проваливаясь по колено в болотные ямы.

Неожиданно вышли на старое заброшенное кладбище. Выглянула из-за туч луна, и я увидел могилы с крестами и тяжелыми надгробными плитами, на которых стояли разные занятные фигурки ангелов, покойников и каких-то чудищ. Плиты лежали неровно, придавленные временем в землю одним краем больше, другим меньше. Поэтому издали они напоминали пиратские челны с болотными духами, будто плывшими по морским волнам в штормовую погоду.