Владимир Плющев - Владукас

Они были расстреляны 23 июля 1944 года, перед самым освобождением Шяуляя Красной Армией. В их одежде были найдены квитанции тюремной администрации на принятые вещи. Такие квитанции имели и мы с мамой. Они свидетельствовали о том, что расстрелянные являлись заключенными Шяуляйской каторжной тюрьмы. При раскопке безвестных могил присутствовал гвардии лейтенант Алексей Плющев, мой отец, принимавший участие в освобождении этой местности. Врач-обследователь медицинской службы Е. Ермолович показал ему акты судебно-медицинской экспертизы, которой подвергнут был каждый труп, и объяснил:

— Жировая клетчатка отсутствует. Это означает, что заключенного замучили длительным голоданием. Во рту — земля: значит, его бросили в могилу живым, чтобы не тратить патроны. Исключительная жестокость, патологическая жестокость! — сказал врач и, помолчав немного, добавил: — Они заставляли обреченных на смерть людей подойти к яме, сложить на груди руки, нагнуть голову — и стреляли их в упор в затылок. Женщинам приказывали ложиться на землю лицом вниз и убивали их прикладами…

Разыскивая повсюду свою семью, пропавшую без вести, мой отец держал в руках уже не один такой документ, свидетельствующий о беспримерных в истории преступлениях немецко-фашистских захватчиков, и участвовал в раскрытии многих злодеяний.

При освобождении Шяуляя он первым делом посетил концентрационные лагеря и побывал в каторжной тюрьме, где долго ходил из камеры в камеру, читая надписи на стенах, дверях и нарах, сделанные заключенными накануне смерти. Многие были на русском языке:

«Утром 1 июля 1944 года расстреляно 65 заключенных».

«13 дня, 7 месяца, 1944 года, в четверг, расстреляли 67 человек, завтра, 14 дня, в пятницу, расстреляют еще около 200. Меня, Садониса, обвиняют в коммунистической пропаганде. Прошу отомстить сволочам… Я живу последний вечер, так как завтра в 5 часов утра немцы увезут меня на расстрел. Умираю за Советскую власть — так немного легче умирать…»

Эти надписи были сделаны резиновой сажей на стене, у изголовья нар.

В камере малолетних преступников тоже были русские надписи, и одна из них — на подоконнике, нацарапанная каким-то острым предметом на торце красного кирпича. Почерк — явно детский. Лейтенант с трудом разобрал:

«Господи Иисус Христос, если ты действительно существуешь на свете, то прошу тебя, молю тебя: сделай так, чтобы меня, Вову Котикова, и мою маму, Прасковью Ивановну, выпустили из этой тюрьмы…»

Эта надпись взволновала моего отца. Он разыскал бывших тюремных администраторов, не сбежавших с немцами, и навел справку о заключенных камеры малолетних преступников.

— Их расстреляли в болотах на Рекивских торфяниках, — сказали ему.

Отец оказался в составе Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний, которая на седьмом километре от Шяуляя по дороге в Радвилишкис, у деревни Прочунай и в трех километрах от нашего концлагеря вскрыла восемь безвестных могил, в которых покоились 732 трупа, в одежде которых были найдены квитанции администрации Шяуляйской каторжной тюрьмы. Мой отец просмотрел все фамилии на этих квитанциях. Среди них: Стасис Римкявичус, братья Стяпонас, Игнас Гайлюнасов, Миколас Калинаускас, Йонас Воробьевас и другие, которые сидели вместе со мной в одной камере. Но Вовы Котикова и его мамы обнаружить на удалось. «Может быть, они расстреляны в другом месте? — подумал он. — Но где и как их найти? На Рекивских болотах много безвестных могил».

Не знал папка, что был у самой цели своих поисков, что именно здесь должны были расстрелять его сына и жену, именно здесь, в этих восьми ямах, должны лежать не 732, а 734 трупа, и тогда бы он нашел в нашей истлевшей одежде «квитанцию на принятые вещи», в которой говорится:

«Список вещей. Я, старший вахмистр Подубисского полицейского пункта Шяуляйского уезда Пятрас Расткаускас, выполняя поручение Шяуляйской охранной политической полиции № 501, сего года 16 марта направился в деревню Мечаушяй к гражданину Йонасу Каваляускасу и по имеющемуся списку проверил вещи, оставленные заключенной Котиковой-Плющевой Прасковьей. Вещи сохраняются в порядке и соответствуют списку. Гражданин Каваляускас обязуется держать их в полной сохранности до тех пор, пока они не будут взяты обратно».

Внизу стояли подписи: Каваляускас Й., Расткаускас П., старший вахмистр, Котикова-Плющева П.

Таким образом, по этому документу секрет настоящей моей фамилии был бы раскрыт. Но этого не случилось. Среди трупов заключенных Шяуляйской каторжной тюрьмы моего и маминого не оказалось. Какой бог спас нас от неминуемой смерти, не знаю.

Мой отец долго еще будет искать автора детской надписи на торце красного кирпича в камере малолетних преступников Шяуляйской каторжной тюрьмы. А я вот уже пятьдесят лет храню «квитанцию на принятые вещи» как свидетельство собственной смерти, которой не суждено было свершиться по каким-то случайным обстоятельствам. А может, бог услышал мою молитву, написанную на торце красного кирпича.

Утром 10 августа 1944 года я проснулся от грохота пушек, доносившегося со стороны Радвилишкис — важного стратегического пункта и железнодорожного узла. Быстро оделся и побежал в березовую рощу, где стояла воинская часть, но, увы! — там уже никого не было. Ни одной живой души! Лишь примятая трава да седая зола потухших костров свидетельствовала о том, что здесь недавно находились люди. Повсюду валялись пустые консервные банки. С досады пнул одну из них ногой и на душе почувствовал такую же пустоту и тоску. Осиротела роща. Осиротел и я, лишившись своих друзей, к которым за несколько дней привязался, как к родным. Они ночью снялись с места.

Как неприкаянный, бродил я по лесу и горевал. Вдруг слышу — где-то фыркают лошади и раздаются человеческие голоса. Обрадовался и пошел в ту сторону. Увидел на полянке двух человек: один в гражданской одежде, по обличию литовец, а другой — в военной, с погонами артиллериста. Они о чем-то спорили. Возле них стояли подводы, груженные боеприпасами: из-под зеленых веток блестела полированная сталь тупоносых снарядов. Артиллерист доказывал литовцу, что этот обоз с боеприпасами должен быть доставлен на фронт, на передовую линию второй батареи противотанкового полка, где артиллеристы уже несколько часов с упорством отражают ожесточенные атаки немцев, испытывая крайнюю нужду в снарядах. Крестьянин в чесучовой разлетайке наотрез отказывался сопровождать обоз, заявляя, что он все равно сбежит, если его добром не отпустят.

— Я не хочу погибать из-за ваших снарядов, — канючил он. — Мне пожить еще хочется.

— А мне не хочется? — закричал на него артиллерист. — Или ты думаешь, что твоя жизнь дороже моей и всех тех, кто воюет за твое освобождение? Попробуй уйди!